Царевна Софья

«Сестрам кроме Светлой недели и праздника Богородицына, который в ыюле живет, не ездить в монастырь в ыныя дни кроме болезни. С здаровьем посылать Степана Нарбекова, или сына ево, или Матюшкиных, а иных, и баб, и девок не посылать; а о пераезде брать писмо у кнезь Федора Юрьевича. А в празники быф, не оставатца; а естли останетца, да другова празника не выежать и не пускать. А певчих в монастырь не пускать: а поют и старицы хорошо, лишь бы вера была; а не так, что в церкви поют: спаси от бет, а в паперти денги на убиство дают. А царевне Татьяне Михайловне побить челом, чтоб в монастырь не изволила ходить, кроме Светлова Воскресения да на празник июля 28 д[ня], или занемощует».^{476}

Из этого письма видно, что Петр продолжал опасаться интриг тетки и сестер. Особенно примечателен приказ государя не пускать в монастырь певчих. Похоже, он в самом деле был уверен, что Софья в свое время подбирала себе любовников из этой категории церковнослужителей.

В исторических легендах отразились постоянные подозрения Петра в отношении сестры, которая даже под бдительным присмотром за высокими стенами и прочными воротами монастыря пугала его несгибаемой силой воли. Рассказывали, что однажды царь, находясь на пирушке в усадьбе одного из своих приближенных неподалеку от Новодевичьего монастыря, вдруг услышал среди ночи колокольный звон. Это навело его на мысль, что Софья вновь пытается осуществить какие-то опасные замыслы. Петр немедленно покинул компанию собутыльников и поспешил в монастырь, чтобы узнать причину ночной тревоги. Однако его страх оказался напрасным — колокола возвестили всего лишь об открывшемся ограблении монастырской ризницы и дали сигнал к преследованию воров.

В реальность этой истории вполне можно поверить с учетом психологических особенностей Петра I, подверженного неконтролируемым колебаниям настроения. Будучи убежденным фаталистом, он обычно демонстрировал несгибаемую силу духа и презрение к опасности. Однако в источниках отражены случаи, когда он вел себя как последний трус. Во всяком случае, приведенный выше эпизод свидетельствует, что великий реформатор всегда видел в старшей сестре серьезную угрозу для своей власти.

Л. Хьюз остроумно заметила: «Очевидно, Петра никогда не покидала мысль, что все монастыри, в особенности женские, были оплотом заговоров и интриг».^{477} В самом деле, навязчивая подозрительность царя в отношении женских обителей хорошо видна из его указа от 26 мая 1702 года:

«На Москве в девичих монастырех чтоб врата всегда были заперты и были б у тех врат караульщики старые, а не молодые люди безотходно, и мужеска полу никого в монастырь никогда, ни во время святаго пения, отнюдь не пущать; а кому доведетца быть в монастыре и монахинь для какова дела по знакомству или по свойству, и тем монахиням к тем свойственником и знакомцам выходить для свидания ко вратам монастырским с старою и искусною монахинею, с которой повелено будет от игуменьи; и видатца с ними у врат и говорить о всём вслух, а не тайно, при той монахине и при караульщиках».^{478}

Непримиримое отношение Петра к сестре сохранялось даже спустя десять лет после ее кончины. В сентябре 1714 года ганноверский резидент Фридрих Христиан Вебер повторил в своих записках все обвинения царя против Софьи, которая якобы «изыскивала всяческие способы, дабы избавиться от своего единокровного брата, нынешнего царя». Вебер считает, что «интриги и злоумышления сестры принудили его к изничтожению ее партии… Частые покушения и заговоры, от которых он спасался самым невероятным образом, заставили царя ускорить исполнение своего замысла».^{479} В более позднем сочинении, опубликованном в 1722 году, Вебер привел слова Петра о покойной сестре: