У Райта действительно появился другой издатель; точнее говоря, он нашел фирму, готовую опубликовать книгу за счет автора. Это было не очень известное научное издательство престарелого Альберта Крулля. В свое время Крулль и сам написал две популярные и не слишком содержательные книги о Египте. Издатель очень обрадовался предложению Райта, гордясь тем, что его соратником стал такой знаменитый ученый. Если бы кто-то сказал Круллю, что он, в сущности, не издает, а просто принимает на склад готовую чужую книгу, он бы смертельно обиделся. То, что Райт обратился именно к нему, а не в крупные, солидные издательства, служило для него доказательством общности их научного труда.
Мэри весьма гордилась положением мужа и очень волновалась, читая статьи о нем в прессе. Хотя Райт не делился с ней своими планами, на все вопросы у нее был готовый ответ:
— Мой муж пишет биографию Нефрет.
Кем была эта Нефрет — Мэри точно не знала, но умела произвести впечатление гладкими фразами и уверенно рассказывала об исследовании мужа.
— Нефрет, как вам, вероятно, известно, была дочерью царя и знаменитой поэтессой. Профессор Райт, мой муж, собрал целую папку ее замечательных стихов. По правде сказать, стихи эти не совсем приличны: у поэтессы из царского рода было немало общего с Клеопатрой. Любовников она меняла, как чулки. Наконец один из них не вытерпел ее измены и убил ее. Задушил подушкой. Это была очень оригинальная смерть…
Но если даже Мэри что-нибудь придумывала или искажала, чтобы придать своему рассказу романтическое очарование, ее трудно было в этом винить. Стоило ей заговорить с Райтом о Нефрет, как он начинал смотреть в сторону и отвечал на ее вопросы уклончиво, как будто жизнь царевны была чем-то недоступным для понимания его белокурой жены.
Жизнеописание Нефрет в интерпретации Мэри распространилось в обществе и имело необыкновенный успех. В одном журнале появилась большая псевдонаучная статья о египетской царевне, проиллюстрированная несколькими снимками статуи Нефрет и фотографиями ряда предметов, выставленных в музее.
Райт бросил один взгляд на журнал и сказал:
— Идиоты!
Мэри покраснела; она нарочно положила журнал на видное место, чтобы сделать мужу сюрприз.
— Не представляю, что творится в голове у автора этой статьи…
— Но, — замялась Мэри, — разве ты не помнишь, что сам читал мне стихи Нефрет и там было что-то в этом роде…
— Эх! что ты в этом понимаешь! — с волнением ответил Райт и вышел из комнаты.
Это было уже оскорбление.
Мэри схватила журнал, швырнула его куда-то в угол гостиной и с тех пор коротко отвечала всем, что ничего не знает о Нефрет.
Мэри и Кэти были когда-то приятельницами, но теперь, когда Кэти стала мачехой Мэри, их отношения совершенно изменились. Мэри все время казалось, что отец остался ей что-то должен. Дела Ландсберга шли превосходно, а его высокомерный вид был лучшей рекламой финансовых успехов. Он помолодел, начал носить яркие галстуки и порой даже позволял себе острить — правда, не совсем удачно.
Вилла Ландсберга в Грюнвальде вновь ожила. Многочисленные гости видели, как счастлив ее владелец и как молодая жена заботится о нем, забывая обо всем на свете. Всем своим поведением Ландсберг намеренно подчеркивал чувства к молодой женушке.
Мэри посещала отца довольно часто, хотя ей трудно было привыкнуть к чужим людям, которые приходили сюда лишь с целью покрасоваться и осмотреть обстановку. Ее раздражало чересчур свободное обращение отца с Кэти, против чего ей, как дочери, подобало бы возражать. Действовала на нервы и новая привычка отца хвалиться своим широким и отборным кругом знакомств — между прочим, совсем не таким, какой следовало бы заводить.
Кэти, похоже, даже не заметила отчужденности Мэри и зазывала ее к себе, беседуя с нею покровительственным тоном, усвоенным вместе с положением мачехи.
При этом она неустанно следила за падчерицей: отец не должен был надолго оставаться наедине с дочерью.
Как-то Мэри зашла в кабинет отца. Он сидел в кресле. При появлении дочери с его лица сползла безмятежная улыбка; он знал, что Мэри явилась к нему с упреками. В другой комнате Кэти занимала гостей, пришедших на танцы.
Мэри положила руку на подлокотник кресла и начала:
— Папа! Скажи, что ты, собственно, наделал?!..
В эту минуту вошла Кэти и сладко промурлыкала:
— А мы тебя всюду ищем…
Взяла ее под руку и потянула за собой к гостям. Ландсберг пугался дочери и сам старался, чтобы кто-то всегда был рядом, когда она приходила в гости. После сцены в кабинете он прямо заявил жене:
— У нее невозможный характер!
Каждые два месяца дом Райта наполнялся гостями. Все было так, как когда-то представляла себе Мэри. Фамилии некоторых приглашенных можно было произносить с понятной гордостью: одни были известны всему Берлину, другие всей Европе, а третьи, возможно, и всему миру.