Царевич Алексей

До Рима царевича сопровождала Евфросинья. Но затем ее отправили по более спокойному и безопасному северному маршруту — через Германию, дабы она не подвергалась изнурительной тряске, ибо дороги были «зело трудны» и «злы», а Евфросинья, напомним, находилась на четвертом месяце беременности.

Раздельный маршрут принуждал их обмениваться письмами. Письма эти не отличаются богатством содержания, зато свидетельствуют о безмерной и нежной любви царевича к будущей супруге и о трогательной заботе о ней. В переписке с Евфросиньей царевич выглядит совсем другим человеком, разительно не похожим на того, который был супругом нелюбимой им кронпринцессы Шарлоты. В отношениях с Евфросиньей он не позволял себе грубостей, бестактных поступков, невнимательности.

Письма царевича исполнены самых нежных слов, причем чем продолжительнее была разлука, тем нежнее становилось обращение. Первое письмо начиналось со слов: «Маменька, друг мой». В последующем письме нежности и теплоты прибавилось: «Матушка моя, друг мой сердешной, Афросиньюшка, здравствуй о Господе»; «Матушка моя, друг мой сердешной, Ефросиньюшка Федоровна, многодетно здравствуй»; «Друг мой сердешный, Афросиньюшка, здравствуй, матушка моя, на множество лет».

Письма проникнуты заботой о здоровье любимой, о том, как бы обеспечить ее всеми возможными удобствами в пути, поддержать в бодром настроении.

«Не печалься, друг мой, для Бога, — пишет он из Болоньи. — Я сего часа отъезжаю в путь свой. За сим предаю вас и с братом в сохранение Божие, который сохранит вас от всякого зла».

В другом письме царевич озабочен тем, как бы обеспечить Евфросинью нужными лекарствами: «По рецепту дохторову вели лекарство сделать в Венеции; а рецепт возьми к себе опять; а будет в Венеции не умеют, так же как и в Болоний, то в немецкой земле в каком-нибудь большом городе вели оное лекарство сделать, чтобы тебе в дороге без лекарства не быть».

На это письмо Евфросинья отвечала в более сдержанных тонах с оттенком официальности в обращении: «Батюшка, друг мой, царевич Алексей Петрович, здравствуй на многая лета… Изволите писать, чтобы в Венеции по рецепту дохтурскому лекарство сделать, на сие доношу, что за благодать Христову, нужды в сем не имею, токмо пластырь сделала в Иншпруке, а бальсам могу сделать и в других городех для того, что и старого еще есть. В Венеции приняла басу (паспорт. — Н. П.) до Берлина. Доношу вам об моих покупках, которые, быв в Венеции, купила: 13 локтей материи золотой, дано за оную материю 167 червонных, да из каменья крест, серги, перстень лаловые, а за оный убор дано 75 червонных…» В этом же конверте была вложена цидулка, адресованная П. А. Толстому: «Превосходительнейший господин Петр Андреевич! Здравствуй на множестве лет. Не остави моего прошения, которое в Болоний просила пред отъездом».

В чем состояла просьба Евфросиньи — неизвестно, но цидулка свидетельствует, что Петру Андреевичу удалось втереться к ней в доверие.

Новое письмо царевич отправил из Инсбрука 26 ноября 1717 года. Сообщив о том, что из Инсбрука «поедем в Вену водою», царевич утешал возлюбленную: «И ты, друг мой, не печалься, поезжай с Богом; а дорогою себя береги. Поезжай в летиге не спеша, понеже в Тирольских горах дорога камениста, сама ты знаешь; а где захочешь, отдыхай, по скольку дней хочешь. Не смотри на расход денежный — хотя и много издержится, мне твое здоровье лучше всего. А здесь, в Инбурхе, или где инде, купи коляску хорошую, покойную… Пиши, свет мой, откуда можно будет, чтобы мне, маменькину руку видя, радоваться».

Следующее письмо — уже из Вены, от 5 декабря 1717 года. Он «зело рад тому, что молодцы у вас, понеже тебе, другу моему, не скучно одной; также Яков (один из слуг. — Н. П.) и кушанье про тебя может изготовить, что тебе угодно». О себе царевич сообщил, что «приехал сюда вчера и поедем, чаю, завтре». В конце же — об ожидаемом наследнике: «…предаю себя, и тебя, и малинькова Селебенова в сохранение Божие».

Под упомянутыми в письме «молодцами» подразумевалась группа слуг царевича во главе с братом Евфросиньи Иваном Федоровичем, которые были оставлены в Эренберге, а теперь отпущены вслед за царевичем и его возлюбленной. Из Гданьска 1 января 1718 года царевич писал Ивану: «Прошу вас, для Бога, сестры своей, а моей (хотя еще не совершенной, однако ж повеление уже имею) жены беречи, чтоб не печалилась, понеже ничто иное помешало которому окончанию, только ее бремя, что дай, Боже, благополучно свободиться». Царевич велел своей нареченной жене, «чтобы осталась в Берлине или будет сможет доехала до Гданска, и послал к ней бабу отсюда, которая может ей служить до приезду нашего».