Царь Живых

Слава проснулся резко, как от выстрела над ухом. Выстрела без глушителя. И сразу понял — его зовут. Кто и зачем — он не знал. Но надо было спешить. Надо было очень спешить.

По лестнице он бежал.

И застёгивал на бегу пуговицы.

Мальчик приятно удивил Тарантино. Деловой пацан и не пугливый. Даже не дёрнулся от возникшего перед ним неизвестного дядьки. Очень хорошо. Возможно, хлороформ и не понадобится. Пока не понадобится. От кустов до машины пять метров и две секунды, но лучше преодолеть их без обмякшего тельца на руках.

— Зачем тебе такая игрушка, дяденька? — заговорил мальчик первым. — Ведь ты уже большой…

Мальчик строил фразы слишком правильно для четырёх лет, на которые он выглядел. Но Тарантино не обратил внимания, ликуя от неожиданного подарка. Вопрос был идеальной подачей.

— Да вроде и не к чему… — сказал он, словно сам удивляясь. — Хотел подарить кому-нибудь, да вот решил поиграть напоследок…

Мальчик не клюнул. Поразительно, но он не клюнул. Искоса смотрел на игрушечный джип. И качал головой, словно не поверил.

Ни одному слову не поверил.

Времени не было. Тарантино пошёл ва-банк:

— Хочешь подарю тебе? У меня в машине коробка и пульт управления. Пошли со мной, там всё тебе и отдам.

Пульт лежал в кармане, но пацан не должен был заметить эту шероховатость. Ни один из предыдущих не заметил…

— Врёшь ты всё, дяденька… — сказал мальчик. — И никакой коробки у тебя там нет…

Хлороформ потребуется… И немедленно… Если только… Он ухватил мальчика за руку и сказал с грозной ноткой в голосе:

— Пошли, пошли… Там всё и увидишь.

Когда взрослые говорят так, лучше их слушаться… Но мальчик странный… Если начнёт кричать… Не важно, пропитанная хлороформом тряпка наготове. Не раскричится… Пискнет и замолкнет. Тарантино двинул через кусты, почти таща мальчика.

Не закричал.

Произнёс лишь чуть громче, чем раньше:

— Мне больно! — И после секундной паузы: — Я папе скажу…

Внутри всё пело. Скажи, скажи… Дойдём до машины — и говори папе, маме, бабушке… Не услышат.

— Папа, мне больно, — сказал мальчик, быстрее переставляя ноги — чтобы не упасть.

Не орёт, надо же, подумал Тарантино. Ты ещё эти слова проорёшь и простонешь. Пока будет чем стонать.

Папа услышал.

Ханыги не обменивались мнениями, даже не переглядывались.

Просто синхронно, не сговариваясь, решили завязать с употреблением дешёвых крепких напитков. Этот фокусник, этот любитель пива, продемонстрировал коронный трюк, заставивший серьёзно задуматься о влиянии суррогатного алкоголя на сетчатку глаза.

Что там пиво…

Что там пробка…

На этот раз исчез папа.

Был — и нет его.

Когда его звали, папа умел двигаться быстро.

Очень быстро.

Тарантино не понял.

С ним ничего не случилось. Он продолжал быстро идти к машине, крепко сжимая ручонку пацана. Что-то произошло с окружающими кустами. С тростником. С тропинкой.

Они все застыли — не плыли мимо, не реагировали на торопливые движения ног Тарантино…

На самом деле, конечно, замер он — как на застрявшей в проекторе плёнке…

Шагов сзади он не услышал. Просто перед ним возник папа. Не было его — и возник.

От неожиданности Тарантино заорал и напролом рванулся в кусты. Крик умер внутри. Листья и ветви не захлестали по лицу. Застрявшая плёнка не двинулась. Он стоял как стоял.

Папа освободил ручку малыша из оцепеневшего захвата. Кажется, два пальца при этом сломались. Два пальца Тарантино — но боли он не почувствовал. Папа же не обратил внимания. Движения его были быстры и точны — и всё равно оставались движениями спящего человека. Сомнамбулы. Лунатика. Хотя светило яркое полуденное солнце.

Тарантино казался статуей шагающего человека. Папа провёл мальчика за его спину. Слова звучали приказом:

— Иди домой. Не задерживайся и не сворачивай. До звонка дотянешься. Скажешь маме — я скоро приду.

Способность слышать Тарантино не покинула. Думать — тоже. Он не уходит. Он не уходит!!! Он…

Мальчик не спешил выполнить приказ.

— Плохой дяденька обещал подарить мне машинку! — Неприязненный взгляд на Тарантино. Фраза опять звучала по-взрослому.

Джип валялся поодаль, неизбежный производственный расход, руки занимать чревато…

— Домой.

Мальчик поднял, прижал к груди игрушку.

И ушёл не оглядываясь.

Тарантино не видел, что происходит за спиной. Но понял — мальчик ушёл. И понял ещё — всё кончено.

Тарантино боялся боли. Но он не думал о том, что сейчас его поволокут и отдадут грубым людям в серой форме, и ему будет больно, а кто-то, давно и тщетно пытающийся вычислить автора кровавых подпольных фильмов, обрадуется, и всплывёт тщательно замаскированная студия с аксессуарами и дебилом-садистом Корягой, и Тарантино швырнут в камеру, где будет ещё больнее, потому что соседям всё расскажут, так всегда делают, и будет совсем больно, всю оставшуюся жизнь будет очень больно, пока всё не кончится, и он будет молить, что бы всё кончилось скорей, молить, сам не зная, кого молит…

Тарантино боялся боли.

Но ничего такого он не думал.

Просто отчего-то знал — конец. End. Fine.

Дальше ничего не будет.

Кончится всё здесь.

И сейчас.