Царь Живых

Вагоны похожи, очень похожи на электричку – но слишком грязны, скамейки изломаны и похабно исписаны. Мир сквозь мутные стекла кажется мертвым. Дым – в вагонах здесь курят. И пьют. И едят. И просто живут. И все это едет. Вокруг много мертвых, но оставшиеся в живых не пугаются – привыкли. Какая разница – мертвецы довольно бодро ходят, что-то вкладывают в мертвые рты и мерно двигают челюстями. И курят. И пьют. Только не живут – но внешне это мало заметно.

Мальчик не спит – сжался на скамейке, возле окна в мертвый мир. В окно он не глядит. Он смотрит на игрушку – джип американской полиции. Марья вообще никуда не смотрит.

“Подкидыш” ползет вечность. Останавливается у каждого семафора. В каждой деревушке. Деревушки разные – в одних теплится жизнь. Другие – кладбища. Погосты. Но притворяются живыми – как и их обитатели.

Билетных касс нет ни в тех, ни в других. Билеты продает человек с толстой сумкой – он тоже толст. Он подходит к ним. Многие не замечают, но он мертв. Он что-то говорит Марье, мертвые губы шевелятся.

Билета у нее нет, денег тоже. Мертвые губы раскрываются шире и чаще – кажется, что сейчас полезут черви. Она уходит с мертвым человеком.

Мальчик остается один.

Она возвращается через двадцать минут или двадцать веков – все часы здесь стоят. Проезд оплачен.

Ей все равно. Все не важно.

Важно – чтобы жил ее сын. Андрюшка. Нареченный .

Звуки так и не появляются. “Подкидыш” ползет вечность.

Ползет на север.

У каждого, если вглядеться внимательно, можно обнаружить некую внешнюю черту, не просто отличающую его от других – замечательную.

Вглядитесь. У кого-то это волосы, у кого-то глаза. У кого-то очки в небывало красивой, привезенной из Парижа оправе…

У Коряги, верного ассистента и бессменного исполнителя главных ролей в фильмах Тарантино, такой чертой были руки. Даже не целиком руки – кисти рук. Пальцы…

Они, и кисти, и пальцы, были сильны и довольно велики – но выверенная до долей миллиметра пропорциональность и соразмерность не давали этого заметить. Руки были изящны – и не портили их ни обломанные ногти, ни старые шрамы, ни полувыведенная татуировка с женским именем – просто не могли испортить.

Они были красивы – и отчасти искупали другие черты Коряги, не зря получившего свое прозвище.

Жаль, что в свое время на пути владельца этих рук попался Тарантино, а не какой-нибудь скульптор… Скульптор бы ваял, взяв их за образец, руки скрипача-виртуоза – водящего смычком по струнам, но играющего на человеческих душах, на самом светлом и чистом, что есть в них. Скульптор бы ваял руки нейрохирурга, спокойные и уверенные руки, ведущие скальпелем тончайший разрез, тончайшую нить между жизнью и смертью, не имеющие права дрогнуть и ошибиться руки – и не дрожащие и не ошибающиеся…

Впрочем, скальпель был и так привычным для Коряги орудием.

Тарантино (качество для эстета редкое) был большим поклонником скрупулезной, детальной точности: снимаешь фильм про жизненный поиск врача-офтальмолога – так и будь добр, используй в качестве реквизита в ударных (точнее – в режущих) сценах не какой-нибудь, а именно глазной скальпель.

Но и более грубые, даже страшноватые на вид орудия не портили впечатления от сжимавших их пальцев и кистей Коряги – и крупные планы этих прекрасных рук за работой эстет Тарантино считал своей творческой находкой…

Сейчас эти руки держат не изящный скальпель, и не грубый топор для разделки туш, и не оснащенный какой-нибудь хитрой насадкой аппарат для обработки костей.

Руки Коряги держат голову.

Его собственную голову.

Безголовое тело стоит на коленях, вытянув руки вперед и вверх – словно приносит жертву кровавому богу или вручает дар кровавому царю…

Коряга стоит на коленях долго, часа два, но мышцы его, даже мертвые, продолжают выполнять полученный извне приказ.

Его еще никто не нашел, но найти должны скоро.

Дверь студии, никогда не отворявшаяся без сложнейшей системы паролей и условных знаков, – распахнута.

Утреннее солнце палит.

В студии темно, окон нет.

Поток слепящих лучей, как театральный прожектор, вы хватывает коленопреклоненную статую. Царь Мертвых – тоже эстет.

Ваня Сорин был реалистом. А также атеистом, и материалистом, и рационалистом, и… Недостающее добавьте сами – сколько “измов”, твердо и прочно попирающих землю и не улетающих в астральные выси, вспомните – столько и вписывайте. Не ошибетесь. И даже негаданное обретение дара Ваниных жизненных устоев не поколебало, не содрогнуло, не пошатнуло, не накренило, не опрокинуло и не разнесло в куски направленным взрывом.

Ну – дар. Ну и что?