Царь-рыба

– Гай-ююю-гав! – залился, задергался ногами, вороша огонь, Дамка.

– Нэ перебивай! – приподнялся на локте закомлистый, грузный и отчего-то надменный мужик.

– «Теперь в этих случаях будут выручать приборы ночного видения, – продолжал читать Утробин, – а днем фоторужья, которые тоже появились на вооружении рыбоохраны. С каждым годом увеличиваются и транспортные средства Енисейрыбвода. После ледохода на Енисей и его притоки для несения патрульной службы вышли шестьдесят мощных мототеплоходов, четырнадцать катеров, тридцать пять моторок и более ста дюралюминиевых лодок. Весь флот приведен в полную боевую готовность. Врагам природы не будет никакой пощады!»

Неторопливо свернув газету, рыбак убрал ее в боковой карман пиджака. Воцарилось глубокое молчание.

– Гоняют, как зайцей, – сказал Дамка, который не выдерживал молчания больше минуты.

– Паразитство! – громко выругался Командор, и взгляд его совсем затяжелел. – «Флот приведен в боевую готовность!..» – почему-то шамкая, передразнил он, – атомную бомбу изладить на нас еще не додули!..

– Н-да-а-а! Век рыбачили, век рыбы хватало! Ныне губят ворохами, собирают крохами… Э-эх, хэ-хэ-э-э-э-э! Бросать всю эту волынку надо, на юг подаваться, к фруктам. Че мы тут без рыбалки, без тайги? – спокойно включился в беседу Утробин, хотя говорил он вроде бы всем и для всех, но я-то чувствовал – до моего сведения доводятся соображения.

– Контора пышэ, бухгалтер деньги выдае! – махнул рукой грузный мужик и, распускаясь большим своим телом и напрягшимся было нутром, начал укладываться возле огня, хрустел каменьями, вдавливая их боком и локтями в супесь.

– Это сто за рузье тако? – подал голос Аким. В сложных оптических приборах он не разбирался, зато привычное слово «ружье» на него подействовало крепко.

– Такое! – вскинулся Командор. – Направят на тебя и пронзят!

– Не мают права! – завозился на камешнике и подал голос здоровенный мужик.

– Выживают с реки, с леса! Скоро со свету сживут!..

Разговор возбуждался, переходил в спор, сыпались матюки. А я все пристальней вглядывался в публику, собравшуюся у костра, стараясь ее понять, запомнить, разобраться в ней.

Перво-наперво бросался в глаза Командор, которого я видел на реке еще в прошлый свой приезд. Фамилия его тоже Утробин – распространенная по Енисею, он приходился братом тому рыбаку, который только что читал газету, но решительно ни в чем – ни в облике, ни в характере с ним не совпадал. Когда-то, какими-то ветрами занесло на Енисей уроженца горного Кавказа, и вот из колена в колено выкукливался или штамповался тот неведомый джигит и шествовал в будущее, стойко сохраняя свой яростный облик. От залетной кавказской птицы, скорее всего от беглого чеченца приросла веточка к роду Утробиных – у Командора и другое прозвище есть – чеченец. Весь из мускулов и костей, резко, по отдельности везде проступающих, брови в два пальца шириной, черно прилепленные на крутые бугры лба, срослись над переносицей. Из-под бровей с постоянным напряжением и вызовом сверкали резкие глаза, но неухоженный курчавый волос, клубящийся на голове Командора, и чуть размазанные губы, видать, от матери доставшиеся чеченцу, вялые и с лицом его не совпадающие, смягчали облик клешнястого, порывистого человека. Он не говорил, он выкрикивал слова и при этом сек собеседника молнией взгляда, и может, от дикого вида его иль из-за трубки, а то и от должности – он и на самом деле плавал командиром стотонной совхозной самоходки, вспоминался певец пиратов, флибустьеров и прочей шоблы: «Стоит он высокий, как дуб, нечесаны рыжие баки, и трубку не вырвать из зуб, как кость у голодной собаки!..»

Вечером, когда лодка Командора ткнулась в Опариху и, поддернув ее, он отправился к костру, я увидел мокрый мешок на подтоварнике, в нем скреблись друг о дружку стерляди, все в лодке было разбросано, склизко, необиходно, на корме к беседке прислонено ружье со стволами, окрапленными ржавчиной. Грех большой трогать чужое ружье, но я не удержался, открыл его, вынул патрон – на меня из медного ободка гильзы отлитым на фабрике зраком смотрела свинцовая пуля. «Для чего ж в тихую летнюю жару с ружьем-то?» – поинтересовался я, вернувшись к костру. Командор дернулся, резанул меня взглядом и тут же заскучал.

– Да мало ли? – молвил он, зевая. – Арестант набежит… Утчонка налетит…

– На яйца утчонка садится.

– Это у вас там она садится, а мы ей тут садиться не даем, у нас, в стране вечнозеленых помидор и непуганых браконьеров…

– Гай-ююю-гав! – угодливо залился, задергался Дамка. И остальные рыбаки откровенно надо мной посмеялись. Аким, улучив момент, снова зашипел на меня:

– Че ты на их залупаесся?.. Мотри!..

Командор свалился на спину, закинул руки за голову, недвижно уперся взглядом в небо – гложет Командора горе. Сильный, независимый, он не признавал его, не ждал, не думал о нем, и потому оно обрушилось на него врасплох.