Царь нигилистов – 4

— «У меня нет никаких научных заслуг», — продолжила Жуковская, — «так что, конечно, не мне переписывать ваш учебник, любезнейший Эмиль Христианович, однако мы с моей тетей Еленой Павловной собираемся открыть физико-математическую школу имени Магницкого для тех гимназистов, которые в состоянии освоить интегральное исчисление. Думаю, таких найдется немало. Я надеюсь, что это поднимет престиж физико-математического образования, к сожалению, до сих пор недостаточно оцененного. И для школы Магницкого нам нужен новый учебник. Если вы позволите, я могу высказать свои соображения на эту тему, и буду счастлив, если вы согласитесь стать его редактором. Академик Остроградский уже согласился помочь нам с составлением задач для вступительных испытаний по математике».

— Нормально? — спросил Саша.

— Вас не зря сравнивают с Петром Великим, — заметила Жуковская.

— Пока у меня заслуг для этого примерно столько же, сколько для переписывания учебника Ленца. А эффективность, наверное, будет не лучше. Я где-то читал, что большая часть проектов Петра Алексеевича умерла вместе с ним. Что в общем естественно для авторитарной модернизации. Модернизация быстро растворяется в воздухе, и остается один авторитаризм.

— Вы не правы, Ваше Высочество! — заметила Александра Васильевна. — От него многое осталось. Посмотрите вокруг! Это не допетровская Русь.

— Ампир, классика, барокко… что там ещё? Да, окно в Европу пока функционирует, и по балтическим волнам за лес и сало к нам еще что-то возят. Но не сомневаюсь, что со временем найдется человек, который заколотит его обратно. Ибо наносное.

— Почему вы так думаете?

— Потому что Европа — это не мебель с кривыми ножками, не кринолины под юбками и даже не сортиры со спуском. Это государственные институты, гражданские свободы и доверие друг к другу.

— Я читала вашу конституцию, — тихо сказала Жуковская.

— Рукописный вариант?

— Да.

— Интересно, сколько их… и как?

— Очень радикально.

— Это сейчас так кажется. Лет через десять лежания в пыли будет смотреться махровым монархизмом.

— Мой отец всегда был сторонником самодержавия, — заметила Жуковская, — но не самовластья.

— И в чем тонкая разница?

— Самодержец может принимать любые законы, но обязан сам им следовать.

— Слишком велик соблазн в каждом неудобном случае принимать новый закон. Впрочем, для этого необязательно самодержавие, и ручные парламенты бывают. Но самодержавие значительно ускоряет процесс.

— Не всегда. Честный человек не будет этого делать.

— Честным людям вообще не нужны законы. Как говорится, церковь для грешников.

— Вы часом не анархист? — усмехнулась Жуковская.

— В анархизме есть рациональное зерно, в том, что касается самоорганизации общества. Но воры и обманщики не позволят нам обойтись без власти. Я недостаточно верю в человечество, чтобы быть анархистом.

Небо за окном из лимонного и бирюзового стало синем, и хозяйка зажгла свечи, белые и коптящие. В комнате запахло горелым жиром. Саша поморщился.

— Я много читаю, — извиняющимся тоном сказала Жуковская, — и мне не хватает восковых свечей. Вы не думайте, нам их выдают. Четыре белых, одну желтую и три сальных на день.

— Потерплю, — сказал Саша. — А что же в крестьянских домах жгут? Лучины?

— Не только в крестьянских.

Жуковская села за секретер и взяла примерно такой же письменный прибор, который Саше на гауптвахту передала Мама́. Написала немецкий вариант письма Ленцу и отдала Саше.

Он пробежал глазами, понял процентов десять, но решил довериться переводчице.

— Да, есть в этом мире вещи совершенно для меня недоступные, — заметил он.

— Почему недоступные? — спросила она. — Я не сомневаюсь, что вы выучите немецкий.

— Немецкий выучу. Но почерк! Уважаемый учитель Лагузен, конечно, несколько поправил дело, но все равно кощунство подписывать этот каллиграфический шедевр моими недостойными каракулями.

— Не такой уж хороший у меня почерк, — скромно улыбнулась Жуковская.

— Все познается в сравнении, — вздохнул Саша.

И подписал: «Всегда ваш, с неизменным почтением Вел. кн. Александр Александрович».

Она взглянула, подавила смешок, но глаза засмеялись.

— Во-от, — сказал он.

— Важно не как подписывают, а кто подписывает, — серьезно возразила она.

Перешли к письму к профессорам Туринского университета. Жуковская написала оба варианта: на французском и на немецком, а Саша коряво подписал.

— Мне кажется, вы чем-то расстроены, — заметила она. — Это из-за сальных свечей?

— Бросьте! Как может расстроить такая мелочь? Если я вас не очень обременяю, давайте еще чаю попьем.

И они вернулись за чайный столик.

— Александра Васильевна, чем делать, если твоя страна не права? — спросил он.

— Что вы имеете в виду?

И он рассказал ей историю штурма Герменчука.

— Я вас не шокировал?

— Я кажется слышала о ней. Но это ведь дела давно минувших дней.

— Прошло чуть больше четверти века. Еще живы свидетели и участники. Еще ходят по земле те, кто поджигал и, кто отдавал приказы, еще живы те, чьи родственники погибли в огне.

— Я уверена, что больше такого не было, — сказала она, — и не будет.

— Может быть и не было, — согласился Саша. — А вот насчет не будет…