Царь нигилистов 3

Как писал Киплинг: «Что опьяняет сильнее вина: лошади, женщины, власть и война». Наконец-то, Саша оценил пункт первый.

С женщинами было не очень. Компания у принцев оставалась совершенно мужской.

Власть всегда была для Саши только средством для воплощения своих идей.

А война по-прежнему не прикалывала. Все-таки при всем своем антисоветизме, Саша был воспитан в СССР на лозунгах «Миру — мир!», «Мир — народам!», «Мы за мир!» и «Нет — войне!». И искренно считал войну неким коллективным сумасшествием, крайне невыгодным и разрушительным.

То есть был вполне солидарен с Герценом.

Велосипеды стали неактуальны, и Саша с Никсой путешествовали по Царскому селу верхом. Как-то еще раз навестили Толстого. Обошлось без эксцессов и выяснилось, что правозащитные усилия Саши не прошли даром. Достоевскому и Дурову разрешили жить в столицах.

За последнего просила мама́.

Саша раздобыл у Алексея Константиновича еще пару переводов от Дурова, на этот раз из Виктора Гюго, которые он немного помнил из будущего. И загрузил матушку:

Есть существа, которые от детства
Мечты свои, надежды и желанья
Кидают на ветер. Ничтожный случай
Владеет их судьбой. Они стремятся,
Куда глаза глядят, не думая о цели,
От истины не отличая лжи:
Они летят, куда подует ветер;
Гостят, где им открыта настежь дверь.
Для них вся жизнь в мгновении настоящем,
Затем, что прошлое для них погибло,
А в будущем они читать не могут…

Оригинал ей был известен, а перевод понравился.

Саша знал, как это выжимает, как выматывает бесконечное заступничество за гонимых, особенно, когда впустую.

Но страна пока двигалась к оттепели, пространство свободы расширялось, и Сашины просьбы не оставались без ответа. В будущем бы так!

В Царском жили последние дни. В конце ноября императорская семья обычно перебиралась в Петербург — в Зимний дворец.

В середине месяца были опубликованы медицинские статьи в английских, австрийских и французских изданиях. И Саша радостно поздравил свою команду, отправив телеграммы Склифосовскому в Москву и остальным — в Петергофскую лабораторию.

Еще одним событием ноября явилось то, что Саша дорешал, наконец, задачи Остроградского и отправил академику. Честно говоря, с последней «неберучкой» учитель математики Сухонин слегка помог. Зато оценил знания ученика и согласился с тем, что в январе Саша сдаст арифметику экстерном.

Но что-то было не так.

Это чувство возникло у него дней через десять после публикации.

Они собрались в Петербург, сели в экипажи. Добрались до Зимнего. Дворцовая площадь была припорошена снегом, но светило низкое ноябрьское солнце, белесое небо отражалось в водах еще не замерзшей Невы, окрашивая голубым влажную брусчатку, и народ встречал на улицах криками «Ура!» и бежал вослед.

Это было ново, и нельзя сказать, чтобы неприятно, но Саша приказал себе не обольщаться. Если кому и были адресованы эти восторги, то папа́, а никак не царским детям.

Саша вспомнил историю одного африканского тирана. Народ боготворил его так, что целовал пыль дороги, по которой он проехал. А потом вскрылась истина, и люди стали плевать ему вслед. И случилась эта перемена что-то недели за две.

Так что любовь народная — она такая. Главное, чтобы правда ничего не меняла.

Никса молчал большую часть дороги. Что было странно. И папа́ молчал, даже не спрашивал про учебу, и мама́ отводила глаза. Медная какая-то тишина.

В Зимнем Никса жил в детской вместе с братьями. Счастью этому оставалось меньше года: к совершеннолетию для него уже готовили комнаты в фаворитском корпусе, где когда-то обитал граф Орлов.

Так что с одной стороны, брата было поймать легче, с другой — труднее поймать одного.

Но он сам облегчил задачу.

— Саш, ты помнишь нашу корабельную? — спросил он.

— Нет.

— Пошли.

Море, сражения и военные советы на картинах, пейзажи даже на створках белых дверей. Стойка с ружьями всех видов с направленными в потолок штыками, модели пушек за стеклами шкафов, морские приборы, из которых Саша уверенно опознал секстант и барометр.

А также: шведская стенка, брусья. Канат и веревочная лестница, свисающие с потолка, чучело белого медведя и рояль.

Помесь военного музея, спортивного зала и учебного класса.

Название комнате дала огромная, метров в пять высотой, модель корабля с двумя мачтами и снастями.

— Здорово! — оценил Саша.

— Здесь дядя Костя учился морскому делу, — пояснил Никса.

Они сели на палубе.

— Никса, что у вас за заговор молчания? — спросил Саша. — Что случилось?

— Я знал, что ты спросишь, — сказал Никса.

И вытащил из-за пазухи целый ворох газет и пару журналов.

— Папа́ не хотел тебе говорить, но мне кажется, что ты должен знать.