Царь нигилистов 2

Значит, золотуха — это просто кожная форма туберкулеза. Он даже не знал об этом. Да, есть туберкулез легких, есть костный туберкулез от которого умерла Мурочка, дочка Корнея Чуковского, в одиннадцать лет.

Но кожный?

Он насколько заразен и насколько опасен?

Никса не кашляет хотя бы. Насколько можно быть уверенным, что поражена только кожа? Что палочек Коха, точнее Склифосовского, нет где-то еще? В тех же легких.

— Мы мамá говорим? — спросил Никса.

— Ты сможешь?

— Нет.

— Вот и я тоже, — вздохнул Саша.

— А папá?

— К папá надо приходить с железными доказательствами. Иначе он нас пошлет куда подальше с нашими революционными методами. Есть же высокообразованный Енохин, который свято верит в миазмы.

— Чахотка считается наследственной, — заметил Никса.

— Да, в этом, конечно, что-то есть. Родители заражают детей, а дети — друг друга.

— Думаешь, ты тоже болен?

— Исключить нельзя. Ну, вот поймем со Склифосовским, где еще водятся эти синие мрази, и будем думать дальше. Но понять надо побыстрее. Иначе, я не успею до холодов выбить для тебя ссылку в Ливадию вместо Зимнего.

— Ливадия — это где? — спросил Никса.

— Под Ялтой. Она еще не наша?

— Никогда о ней не слышал.

— Надо это исправить. Классное место. Тебе понравится. А пока можно в Ниццу, там тоже жарит хорошо. Или в Рим. В Риме в августе просто пекло! Заодно форум посмотришь и Колизей. Развалины и синее небо. А в траве, как духовой оркестр, поют цикады. Совершенно оглушительно! Снимем для тебя, например, виллу Боргезе. Она в огромном сосновом парке, сплошь из пиний. И мне выделишь флигель, а то тебе будет скучно.

— Это верно, — улыбнулся Никса. — С тобой точно не соскучишься.

— Море там, конечно, дерьмовое, — продолжил Саша. — Что в Неттуно, что в Остии. Зато история под ногами в каждом камне. И я, наконец, дойду до Аппиевой дороги.

Они расправились с обедом. Налили чай. Запахло медом и вареньем.

Дождь кончился, солнце зажгло капли на дорожках и листьях в саду.

— А я новую песню вспомнил, — сказал Саша.

— Давай, — кивнул Никса. — Не зря же гитару тащил.

И Саша начал петь:

Под небом голубым —
Есть город золотой,
С прозрачными воротами
И яркою звездой.
А в городе том — сад:
Всё травы да цветы.
Гуляют там Животные
Невиданной красы.

Одно как рыжий огнегривый лев,
Другое — вол, исполненный очей.
Третье — золотой орёл небесный,
Чей так светел взор незабываемый…

— Здорово! — сказал Никса. — Это по Апокалипсису, да?

— По Иезекииль, говорят. Но, что б я разбирался! Слушай. Это не все.

Кто любит — тот люби́м.
Кто светел — тот и свят.
Пускай ведёт звезда твоя
Доро́гой в дивный сад.

Тебя там встретят огнегривый лев
И синий вол, исполненный очей.
С ними золотой орёл небесный,
Чей так светел взор незабываемый…

— Вот это да! — сказал Никса. — И музыка кажется старинной.

— Стилизация под шестнадцатый век, под лютню. Наверное, дедушке бы понравилось, как любителю готики.

— Бабушке. Бабиньке точно понравится. Как приедет, ты ей спой.

Саша собрался, было, уходить и уже прихватил гитару, когда вспомнил о еще одном деле.

— Никса, так между прочим, ты мне не сдал портсигар.

Брат усмехнулся. Достал портсигар и положил на широкую Сашину ладонь.

— Бери, тиран несчастный!

— Ага! Сатрап!

— Что с ним делать собираешься?

— Ну, как? Заложить в ломбард, а деньги отдать на лабораторию Склифосовскому.

Когда Саша вернулся к себе, его уже ждал Гогель.

— Александр Александрович, что это? — спросил он. — Водка?

И указал глазами на пузырек на подоконнике.

— Ну, что вы, Григорий Федорович, это чистый спирт, — ответил Саша. — Латинский языком написано: «Spiritus — 95 %». Кто из нас знаток латыни?

— Что вы с ним делаете?

— Мою руки естественно, это же наружное. Но вы, конечно, можете выпить. Впрочем, знаете, когда я его в аптеке заказывал, я не уточнил, какой мне нужен спирт. Так что, если этиловый, отделаетесь ожогом носоглотки, если изопропиловый — может и выживете, но это не точно, раз на раз не приходится. А вот если метиловый — слепота обеспечена. Если, конечно, повезет. У него смертельная доза маленькая.

— Если это яд, я тем более вынужден его забрать. Здесь Владимир Александрович.

— Я давно просил отдельную комнату.

Гогель со вздохом взял пузырек и сунул себе в карман.

— Почему-то, когда здесь стоял лауданум, который в десять раз ядовитее, никого это не волновало, — заметил Саша.

— Лауданум был по рецепту врача, — сказал Гогель.

— А спирт по рекомендации учителя, — соврал Саша.

— Ладно, — смирился Гогель. — Понадобится — отдам.

Саша сел за стол. Взял перо и лист бумаги.

— Кому будете писать? — спросил гувернер.

— Елене Павловне.

Гогель кивнул.

— Я тогда выйду покурить.