Царь-Космос

Чекистов нет, хлеб у селян силком не вытряхивают, всюду – народная власть. Не «кулаки», о которых «Правда» с «Известями» пишут, Батьке главная опора, а самый настоящий пролетариат. В личной махновской сотне – мариупольские да бердянские рабочие. Война, а школам помогают. Спектакли ставят, культпросветотдел лекторов шлет по полкам.

А главное – воюют. Как воюют хлопцы!

– Внимательно гляди, – повторяет комиссар. – Ничего не упускай!

Смотрит атаман Нечай, бывший командир РККА, на вольный Остров Утопию, выросший среди таврических степей. «Ni dieu, ni maitre» – обмолвился как-то лохматый «анарх» из приблудившихся. Ни бога, ни господина. Значит, можно и так? Без начальников и начальничков?

Думает атаман.

– Готовы, хлопцы? Все готовы? На Катеринослав! Вперед! Робы грязь!..

Перестук колес, острый ковыльный дух, запах ружейной смазки, синее небо Украины, черное пламя костра…

Красный командир видел сон. Атаман Нечай улыбался во сне.

* * *

Поручик тоже видел во сне степь, но не дневную, а вечернюю, подернутую сизым туманом. Серые поздние сумерки, кровавый закат, холодная замерзшая грязь. Октябрь на середине, после знойного лета – холодная осень.

– Пить, товарищи, пить…

Рядом умирал «красный» – парень его лет с яркой нашивкой на рукаве шинели. Остальные, чужие и свои, молчали. Живые ушли вместе с войной на юг, куда откатился бой, здесь же осталась только Смерть.

– Пить!..

Поручик с трудом приподнялся, подполз, достал флягу, капнул воды на сухие растрескавшиеся губы. Веки дрогнули, открылись полные боли глаза.

– Беляк, значит… Кто… Победил кто?

– Ваши победили… Пей!

Поручик подождал, пока враг напьется, отхлебнул сам и присел рядом. Сил больше не было. Кровь заливала лицо, текла за ворот, а он не мог даже понять, куда попала пуля. Боль, боль, боль…

Полк погиб. Немногие уцелевшие бежали к Перекопу, их уже не догнать. «…Эскадрон по коням, да забыли про меня. Им осталась доля да казачья воля…» Невеселая старая песня неслышно поплыла над мертвой холодной степью, укрывая своим напевом правых и неправых. «…Мне ж осталась черная горючая земля…»

– Любо, братцы, любо, – шевельнул губами «красный». Поручик сообразил, что и в самом деле пытался спеть, и почему-то смутился.

– Не думал, что сегодня повестку получу. Еремеев я, из 30-й Иркутской. Колчака разбил, а на Врангеле срезался. Обидно!

Поручик хотел назвать себя, но пригляделся и понял: это уже лишнее. Красный командир Ереемев отбыл по повестке.

Надо было встать.

Он встал.

Хватило сил закинуть за спину карабин, поправить фуражку, сделать первый шаг. «Будет дождь холодный, будет дождь холодный, будет дождь холодный мои кости обмывать…» Нет, товарищ Еремеев из 30-й Иркутской, нам с вами пока не по пути. Повестку не выписали! «Будет ворон чёрный, будет ворон чёрный…»

В ушах шумело, боль никак не желала уходить, перед глазами плясали оранжевые чертики. Он мог думать лишь о том, что надо идти. Второй шаг… пятый… двенадцатый.

Когда поручик оглянулся, было уже поздно. Черные всадники мчались прямо на него.

2

Телефон надрывался, но Виктор Вырыпаев не спешил поднимать трубку. Ничего хорошего от звонка он не ждал, настроение же и так с утра было препаршивым. К тому же всю внешнюю политику техгруппы прочно узурпировал Семен Тулак, и батальонный опасался по неопытности влипнуть в очередную неприятность. Но цыганистый пребывал в нетях, а телефон упорно не желал умолкать. Выбора не было.

– Алло? Техгруппа, Виктор Вырыпаев.

– Товарищ Вырыпаев? – радостно откликнулась трубка. – Здоров будь! Каннер Гриша беспокоит.

Альбинос обреченно вздохнул. Все радости уже есть, Гриши Каннера не хватало.

– Семен в отъезде? Знаю, знаю. Как вернется, пусть брякнет, мне тоже интересно, чего там на Сеньгаозере. «Мне», как ты понимаешь, значит, не только мне. И не столько. А ты над чем работаешь? Над обезьянами?

Батальонный бросил взгляд на лежавшую перед ним папку. Если товарищ Каннер сквозь стены видит, зачем вопросы задавать?

– Алло? Так над обезьянами? Слушай, товарищ Вырыпаев, не затягивай, Инстанция очень интересуется.

– Да, – спохватился Виктор. – Над ними. Я бы давно закончил, но решил все расчеты перепроверить. Не по обезьянам – по деньгам. Там кое-что можно безболезненно сократить.

– Молодца! – одобрила трубка. – Значит, в целом, рекомендуешь? Тогда вот что. Инстанция интересуется…

Вырыпаев чуть было не переспросил, какая именно, но вовремя сообразил. Выходит, у генсека новый псевдоним? Иосиф Виссарионович Инстанция?

– …Как быть с постановлением «двадцать-один-двадцать»? Если подпадает, на политбюро могут завернуть, да еще со скандалом. Ситуация сейчас, сам знаешь, какая. Царь Зверей рвет и мечет, зачем ему лишние кости подкидывать? Тем более, наши с тобой?

Виктор понял, что пора звать переводчика. Если с Царем Зверей, который не просто Лев, а Лев Давыдович, все ясно, то «двадцать-один-двадцать»… Невидимый собеседник, кажется, сообразил, что слегка зарапортовался. Из черной мембраны послышался тяжелый, полный печали вздох: