Царь Иоанн Грозный

   — Ты и в письме говоришь о том. Я вспомнил, что Иоанн любит чтение. У меня нашлись для него любопытные книги! Это яркое изображение жизни его. Пусть увидит, как пишут о нём! Король показал Курбскому записки итальянца Гваньини.

   — Гваньини, — как современник, — продолжал Баторий, — мог ещё писать по пристрастию, но Иоанн нашёл бы своё изображение и в речи Цицерона против Антония. Жаль, что не знает он латинского языка!

Курбский вызвался перевести ему эту речь и присоединил её к своему письму. Между тем Грозный просил перемирия, и король отправил к нему с гонцом письма Курбского и книгу Гваньини.

Иоанн на этот раз пренебрёг оскорбление; угостил посланного в шатре своём и в грамоте к Стефану, прося отложить военные действия, писал, что даст ответ на книгу, когда прочтёт её.

Между тем как польские воеводы, угощаемые королём, пировали в полоцком замке, Курбский отправился в знаменитый храм Спасский, близ города. За широким полем, орошаемым Полотою, воздвигнута была ещё в двенадцатом веке обитель Святого Спаса преподобною Евфросиниею, дочерью Юрия, князя полоцкого; деревья, веками взращённые, осеняли древний храм.

Курбский вошёл в тенистую церковь, великолепию которой некогда удивлялись. Стены её были украшены древнею греческой живописью, представлявшею лики святых угодников, окружённые сиянием. Курбский заметил несколько иезуитов, расположившихся в храме. Стефан Баторий, уважая учёных отцов, отдал им в дар и церковь, и землю, к ней принадлежащую. Горестно было Курбскому видеть это. Храм представлял ему великие воспоминания; в алтаре хранился драгоценно украшенный золотой крест, дарованный Спасской обители преподобною Евфросиниею; в нём хранились часть от животворящего древа Господня и другие дары святыни, принесённые ею из Иерусалима.

Четыре века уже лежал этот крест в святом храме с надписью: «Честное древо бесценно есть», и под великим заветом: «Да не изнесется из монастыря никогда же», а на преслушников налагалось заклятие.

Узкий ход под сводом вёл в алтарь; по обеим сторонам храма видны были вверху, возле хоров, два небольших круглых окна. Курбский знал по преданию, что в одной из келий, примыкавших к сим окнам, жила некогда праведная Евфросиния, а в другой — святая Параскева, внучка князя полоцкого. Он пожелал видеть убежище, которое предпочла благочестивая княжна чертогам. Удручённый скорбию земных бедствий, он желал помолиться там, откуда возносились к небу святые молитвы её. Взойдя по узкой лестнице на верхние переходы, он увидел низкую дверь, которая вела в келью. Церковнослужитель отпер её, но Курбский, остановись в размышлении, долго не переступал порог, обозревая издали приют спасения святой жены. Пусто и безмолвно было её убежище. Слабый свет, казалось, сливался в нём с таинственным мраком.

Несколько веков прошло уже после основательницы храма, которая здесь жила, молилась и благотворила. Курбский желал найти какой-нибудь памятник её бытия; не видно было и признаков, чтоб эта келья была обитаема, но Курбский живо представил себе, что за несколько лет Иоанн, завоеватель Полоцка, стоял перед этою самою дверью; сюда же судьба привела его изгнанника. Нагнувшись до пояса, Курбский прошёл в келью, где три шага от одной стены до другой ограничивали всё пространство жилища полоцкой княжны. Подойдя к окну, Курбский увидел церковь во всём её благолепии. В час богослужения он мог бы слышать священные молитвы, но на то время в храме никого не было, и только две неугасимые лампады теплились перед алтарём. Обратясь в другую сторону, Курбский подошёл к углублённому в широкой стене круглому окну, из которого открывается вид на необозримое поле и небо. Он поражён был зрелищем нерукотворного храма Божия. Мысль, что у этого самого окна некогда стояла праведная княжна, обратила Курбского к молитве с глубоким чувством смирения. Никем не видимый, князь благоговейно преклонил колена в обители праведницы. Помолясь, он ещё не скоро отошёл от окна. Вечерняя звезда, как алмаз, сверкала на синеве сумрака; последние лучи солнца угасали на крутых берегах Полоты; необъятный воздушный свод застилался покрывалом ночи, широкое поле и деревья на нём стемнели, но свет мерцал на вершинах отдалённых зданий, на извилинах реки, и огнецветная полоса зари сияла влево из-за тёмной рощи; а на дороге чернел кирпичный столб с распятием, по преданию поставленный над преступною инокинею. Курбский взирал на небо; звёзды одна за другою появлялись перед ним, как вестники жизни вечной. Небесные утешители, они сияли во мраке, лучи их радовали взор и проникали, как звуки, в душу злополучного вождя; светозарность их отгоняла всякую мысль о земных бедствиях.