Царь Иисус

— Я не буду делать обрезание! — воскликнул раввин. — Пусть отец пишет подтверждение!

Захарию призвали из его покоев, где он уже несколько лет занимался алфавитным указателем и комментариями к пророчествам о Мессии. Раввин вручил ему табличку и спросил:

— Какое ты дал ему имя?

Тут из спальни выскочила Елисавета, встала между раввином и Захарией и возмущенно крикнула:

— Муж, я дала ребенку имя Иоанн, а они смеют со мной спорить! Скажи им, что у них нет такого права!

Захария написал: «Его зовут Иоанн».

— Иоанн? Что за Иоанн? — воскликнул дотошный старый раввин. — Мой господин, как же я буду обращаться к сыну Аарона, называя его по-новомодному Иоанном? До позавчерашнего дня в Израиле не было никаких Иоаннов!

Захария рассердился и вдруг закричал:

— Дурак, дурак, мул, упрямая скотина! Говорят тебе, его зовут Иоанн!

Услыхав крики Захарии, все растерялись. И сам он тоже растерялся, но ненадолго и простерся на полу, вознося хвалу Господу за то, что Он вернул ему дар речи.

Обряд обрезания продолжался, как следует по обычаю, и раввин произнес молитву:

— Господь наш и наших предков! Сохрани этого младенца для его отца и матери, и пусть все в Израиле зовут его Иоанн, сын Захарии. Пусть отец радуется тому, кто вышел из его чресел, и мать будет счастлива плодом своего чрева.

Только после ухода раввина, когда плакавшего малыша кое-как удалось успокоить, Захария в страхе задумался о том, что сулит ему избавление от немоты, и от всей души пожелал себе опять онеметь. Он вспомнил ужасное видение в Святилище и понял, что теперь ему не миновать Высшего суда. Печальными были его слова, обращенные к малышу:

— Ах, милый мой Иоанн, боюсь, не дожить мне до того дня, когда ты начнешь ходить и говорить!

Елисавета с тревогой спросила:

— Неужели, муж, у тебя нет ничего получше для моего сына, чем пророчество о близком сиротстве?

Захария знал, что она права.

— Позволь мне, жена, вернуться к себе, ибо я не одарен способностью говорить, не подготовившись, но до наступления ночи с Божьей помощью я сочиню благословение, которого ты ждешь от меня.

Пока он, внезапно оторванный от своих занятий, беседовал с- раввином и женой, сквозняк перемешал пергаменты с текстами на его столе, и он, взяв в руки первый попавшийся, что лежал возле пера и чернильницы, прочитал известные слова из сороковой главы Книги пророка Исайи:

Глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте в степи стези Богу нашему…

На другой полосе был не менее известный текст из Псалтири:

… клялся Давиду, рабу моему…

Потом его взгляд упал на такие стихи:

Там возвращу рог Давиду, поставлю светильник помазаннику ^{6} Моему.

В первый раз Захария понял, что поэты Негева называют «озарением», которое, как внезапное пламя, завладевает своей жертвой и пожирает ее.

— Говорят, — сказал он тихо, — каждый человек, любящий Бога и своего ближнего, если хорошенько поищет, найдет в своем сердце хотя бы один стих. Одари же меня искусством и терпением написать мой стих.

Руки у него дрожали, когда он писал, зачеркивал, писал вновь, пока его перо не затупилось и не стало пачкать пергамент, но Захария был слишком занят своими мыслями, чтобы тратить на него время, поэтому он бросил его на пол и взял другое перо. Получаса не прошло, как он выбежал из комнаты, встал над спящим младенцем и пропел ему:

О, будь благословен.
Боже Сил, Израильтян бо, крепкий, навестил.
И от египтян их освободил.

Не ты ль, Господь, Давида лик суровый.
Украсил ветвью нежной, ветвью новой.
Былую славу восприять готовой?

И то же песнопевцы нам рекли.
Правдивые от первых дней земли.
Помимо Бога петь бо не могли.

И ныне клятва повторится нам.
Какой потомству клялся Авраам.
Ханаан давший нашим праотцам.

Тебе не удивится мир, вещая:
— Вот всадник скачет, путь наш расчищая.
Спасая и к бессмертью приобщая.

И, как заря приходит мрак изгнать.
Он снимет такоже грехов печать.
И снищем мы вовеки благодать! ^{7}