Царь и гетман

Святитель приблизился к Павлуше и благословил его. Юноша с трепетом и благоговением припал к худой, сухой и холодной руке архиерея, который ласково глядел в смущенное лицо посланца.

— Ты от царя, сын мой?

— От царя, владыко, — был робкий, едва слышный ответ. — Его царское величество указал просить…

— Явиться к царю?

— Да… пожаловать, святой отец…

— Буду, неукоснительно буду… А ты денщик царев?

— Денщик, святой отец…

— Молоденький какой… А трепетна служба на очах у царя, ох трепетна… Близко царя — близко смерти…

Павлуша молчал. Что-то невыразимо доброе звучало в голосе святителя… это забытый голос матери… Павлуше плакать захотелось…

— А как имя твое, сын мой?

— Павел Ягужинский, владыко.

— Павел Ягужинской… Не российского, видно, роду?

— Я из Польской Украйны, святой отец…

— Так-так… От запада прииде свет — все от запада… Там, на западе, солнце долее стояло, чем на востоце — по повелению Иисуса Навина… Такова воля Господа — ныне от запада свет, — говорил, словно про себя, святитель, тихо качая головой. — А нам пора в могилу… вот моя ладья — вечная ладья тела моего бренного…

«Да не смущается сердце ваше — веруйте в Бога и в мя веруйте — в дому отца моего обители многи суть», — слышится протяжное, за душу хватающее чтение: это читает кто-то в соседней комнате.

«Господи! Что за страшная жизнь!» — щемит в душе у Павлуши, и он готов разрыдаться, но сдерживается…

— Доложи, сын мой, царю, что немедлительно приду к нему, — прерывает тягостное молчание архиерей.

Павлуша кланяется, и глаза снова падают на ужасный гроб… Это страшнее кладбища!

Через несколько минут архиерей в сопровождении своего келейника вышел из дома. Толпа, стоявшая у ворот и на площади, казалась еще многочисленнее. Едва показался старый епископ, как все обнажили головы: многие крестились. Толпа разом нахлынула к своему любимцу; он кротко улыбнулся, поднял свои добрые глаза к небу, как бы прося благодати у невидимой силы, и стал благославлять направо и налево: «Благодать Святаго Духа… благодать Святаго Духа… благодать Святаго Духа»…

Архиерейский дом отделялся от нового царского дворца только площадью, и архиерей направился к царю пешком, как он обыкновенно посещал норы и язвины бедных и рабочих…

Царь смотрел в окно на шествие святителя… Что это было за шествие! Рабочие бросали на землю свои зипуны, бабы платки и холсты, чтобы только святые ноги архиерея прошли по их одежде… Иные целовали следы этих ног, брали из-под них землю и навязывали на кресты, бабы подносили своих детей… Только младенческий народ так непосредственно умеет ценить святость и истинную доброту человеческую…

— Владычица! Упадет кормилец…

— Из гроба, чу, встал светик наш…

— Ох, матушки! Из гроба…

— Из дубовово, сам, братцы, видел… и стружки в ем…

— Ох Господи! Касатик!

— Все там будем…

Архиерей, с трудом пройдя площадь и вступив на царский двор, обогнул дворец справа, чтобы подойти к главному входу, с фаса, обращенного к реке.

Подойдя к подъезду с опущенными в землю глазами и потом подняв их, архиерей остановился в неподвижном изумлении… На добром лице его изобразились не то гнев, не то горечь и жалость… Детски кроткие глаза заискрились — и он попятился назад…

— Свят-свят… Что есть сие?

На крыльцо выбежал Ягужинский, чтобы встретить владыку. Но тот стоял неподвижно, только голова его дрожала и посох нервно ударял в промерзлую землю…

— Идолы еллинские… Чертог царя — и кумиры идоложертвенные… Свят-свят Господь Саваоф!..

У входа во дворец стояли статуи. Особенно поражал своею величественностью Нептун с трезубцем, более других любимый Петром классический бог. Тут же стояли Аполлон, Марс и Минерва…

Статуи эти соблазнили святителя, который считал «еллинских идолов» неприличным украшением для царского дворца… Архиерей был прав со своей точки зрения и сообразно византийским преданиям, господствовавшим тогда в нашей церкви.

— Куда ты меня привел? — и кротко, и в то же время строго спросил он келейника.

Тот молчал. На добродушном лице его выражалось смущение.

— Что это такое, я тебя спрашиваю? — повторил святитель громче.

— Дворец, владыко…

— Не дворец царский, а капище идольское…

— Ваше преосвященство! — смущенно заговорил Ягужинский, приближаясь к архиерею, — его величество ждет…

Святитель вскинул на него своими чистыми, блестящими внутренним огнем глазами.

— Доложи его величеству, что служитель Бога живого, предстоящий престолу Его предвечному, не внидет в капище языческое…

— Владыко… отец святой…

— Пойди и передай мои слова государю, юноша! — по-прежнему кротко, но твердо сказал архиерей.

Ягужинский убежал в дом. Архиерей продолжал стоять на дворе, опустив голову… Народ, прорвавшись в ворота, смотрел в недоумении на стоящего у крыльца святителя…

Снова вышел Ягужинский. Смущение и страх выражались на его живом прекрасном лице.

— Его величество повелел указать… — Юноша совсем замялся и покраснел.

— Что повелел указать?

— Явиться к нему… и… и (голос у Павлуши сорвался)… напомнить, что ожидает… ослушников…