Царь и гетман

— О, да! Мой гетман прав! — воскликнул он восторженно, хотя слабым голосом. — Мой мудрый Сократ всегда скажет что-нибудь умное… Да… да… эту пулю надо вделать в мою корону, в корону Швеции… это лучший перл в истории Швеции.

— И с кровью… ваше величество, — прибавил гетман.

— Как с кровью? — он глядел на Мазепу, видимо, не понимая, почти в бреду.

— С кровью вашего величества пуля эта должна быть вделана в корону Швеции.

— Да… да-да… О, великий ум у гетмана, великий! — бормотал король, все более слабея.

— И вокруг этой окровавленной пули, — продолжал Мазепа, — будет вырезана, ваше величество, надпись: «Sanguis regis Caroli Duodecimi sanctissima, pro Scandinaviae et omnium regionum septentrionalium gloria cum virtute heroica effusa».[3]

— Да!.. Да!.. pro gloria… pro gloria aeterna… in omnia saecula saeculorum…[4]

Далее он не мог говорить. Железная голова опрокинулась на подушку — Карл лишился сознания.

Когда через несколько минут его привели в чувство, доктор сказал:

— Вашему величеству несколько дней строго запрещается всякое умственное занятие и физическое движение… Это запрещаю не я, а медицина…

— Медицина мне не бабушка, — возразил упрямый король, — слава Швеции для меня старше медицины.

— Так слава Швеции запрещает вам это! — строго сказал старый Реншильд.

— Хорошо, славе Швеции я повинуюсь, — уступил упрямый швед, — но что я буду делать?

— Лежать и сказки слушать.

— Да-да, сказки… я люблю сказки о богатырях… Так пошлите ко мне моего старого Гультмана: пусть он рассказывает мне сагу о богатыре Рольфе Гетриксоне, как он одолел русского волшебника на острове Ретузари и завоевал Данию и всю Россию…

Мазепа только головою покачал… «Ну вже ж и чортиня!.. Из одного, десь, куска стали выковав коваль и сего, маленького, и того — великого… Ой-ой-ой! Кто кого, кто кого?» — саднило у него на сердце.

Вошел Гультман — нечто бесцветное, грязноволосое, красноносое и с отвисшею нижнею губою. Глянув на короля, Гультман укоризненно покачал головой.

— Ты что такой сердитый? — весело спросил его Карл.

Гультман не отвечал, а ворча что-то под нос начал сердито комкать и почти швырять платье короля, разбросанное в разных местах палатки. Карл улыбнулся и подмигнул Реншильду.

— Гультман! А, Гультман! Ты что не отвечаешь, старина? — снова спросил король.

Гультман, не поворачивая головы, отвечал тоном ворчливого лакея:

— Да с вами после этого и говорить-то не стоит, вот что!

— Что так, старина? — (Карл, видимо, подзадоривал его). — А?

Гультман, порывисто повернувшись к Реншильду и не глядя на короля, заговорил обиженным тоном:

— Вот и маленьким был все таким же сорвиголовой: то он на олене скачет, то спит на полу с собаками, а платья на него не припасешь… Хуже последнего рудокопа, а еще королем называется!.. Я и тогда говорил ему, маленькому: не сносить вам, говорю, головы… Так вот, на поди!.. Эх!

— Полно — полно, старина! — успокаивал его Карл. — Знаешь, сегодня ведь канун Иванова дня, когда цветет папоротник: я нашел этот самый цвет… — И он показал Гультману пулю.

А Мазепа все раздумывал, глядя на высокий, гладкий, словно стальной лоб короля: «Ох! Кто кого, кто кого?.. А если тот этого?..»