Царь Грозный

– Чего?! Кто его выпустит, ежели он в опале?! – Малюте стало даже чуть смешно. Экий на Москве глупый народ, неужто не поняли, что для митрополита наступил конец в тот миг, когда его вытащили из собора? Вот тогда беспокоиться надо было, теперь уж поздно!

Но толпа не желала принимать такой ответ, люди придвинулись ближе к опричникам, возмущенно что-то выкрикивая. Скуратов напрягся, еще не хватало, чтоб за Филиппа вступилась вся Москва. Но потом про себя решил: пусть постоят, небось устанут и сами разойдутся. А не уйдут, так поможем! Махнул рукой своим кромешникам, и вся орава с гиканьем умчалась прочь, оставив людей в неведении.

Нашелся, правда, сердобольный старец, что вышел сказать, мол, митрополита заковали в цепи и посадили под запоры, что дальше будет – одному Богу известно. Почему-то упоминание Господа чуть успокоило собравшихся. Все же Филипп не простой смертный, его Господь в обиду не даст! Но уйти страждущие не могли, до самой ночи стояли под стенами монастыря, плача и моля Господа о помощи своему любимому митрополиту.

Государь от известия о собравшихся перед монастырем людьми пришел в ярость:

– Гнать вон!

Басманов покачал головой:

– Государь, стоит ли? Сами разойдутся к вечеру.

Но люди не разошлись ни вечером, ни даже ночью, а утром толпа стала вдвое больше прежнего. Даже закованный в цепи Филипп не давал спокойно спать Ивану Васильевичу! Он помнил Воробьевы горы и яростную толпу, способную снести все на своем пути. Скрипел зубами:

– Измором возьму! Сам с голоду сдохнет! В крови весь род Колычевых утоплю!

Измором не взял, непонятно чем питаясь, Филипп жил. А вот Колычевых едва не извел под корень. За это с удовольствием взялись кромешники. Как только не казнили родных Филиппа! С живых снимали кожу, рубили по частям одних на глазах у других, варили в кипятке и жарили на сковородах… А отрубленные головы принесли самому узнику на подносах.

Филипп с трудом подобрался ближе, двигаться не давали тяжелые цепи на руках и ногах. Перед ним, залитые кровью, с выпученными от муки глазами лежали головы его братьев, дядей и теток, племянников и племянниц… Никого не пощадил зверствующий государь! Не помешали даже кандалы, Филипп смог дотянуться до каждой головы и благословить посмертно, плача, что погибли по его вине.

А толпа у стен монастыря все не редела. Иван Васильевич рвал и метал, то требуя разогнать ее, то вдруг отменяя приказ. Людей гнали днем, так они стали собираться по ночам.

По Москве пошел слух, что закованный в тяжелые цепи Филипп чудом смог от них освободиться. Люди охотно верили этим словам. Скуратов же провел свое расследование, и трупы тех, кто действительно освободил старца от цепей, бросили бродячим псам. А вот опровергать слухи или нет, не знал даже государь. Опровергнуть, значит, признать, что у Филиппа есть доброжелатели. Не опровергнуть – сознаться, что опальному митрополиту помогает сам Господь.

Пока Грозный со своими палачами размышлял, Москва придумала другое. Мол, пускали к митрополиту огромного лютого медведя на ночь, чтобы к утру и косточек не осталось, но, придя с рассветом в темницу, царь увидел Филиппа живым и здоровым, а зверь лежал прирученный у его ног!

Больше всего в этом слухе государя возмутила уверенность в том, что он ходил посмотреть на узника.

– Еще немного, и к Богоявленскому монастырю будут паломники ходить, о Филиппе печалиться… Нашелся святой! Вон его в Отрочь-монастырь в Тверь! И поставить над ним Степана Кобылина, тот спуску не даст, чуть что, драться горазд!

Приказ государя поспешили выполнить, Скуратов уже сам устал от новостей о митрополите. А про то, что не дали помучить, только пожал плечами:

– Его Степан там умучает! А мне и здесь найдется кого отделывать…

11 ноября митрополичью кафедру занял не страстно ждавший этого архиепископ Новгородский Пимен, а игумен Троице-Сергиева монастыря Кирилл, всегда отличавшийся послушанием царю. Больше других оказался потрясен Пимен. Чего ради было стараться? Но поделать ничего не мог, пришлось уползать к себе в Новгород, зализывать раны.

В последний момент даже Пимен усовестился, и когда государь потребовал от Собора обвинения уже сидевшего в смрадной яме в кандалах Филиппа в колдовстве и сожжения за это на костре, стал вместе со всеми просить о помиловании его и заточении в дальний монастырь.

Пимену не помогло ни изначальное предательство, ни последующее раскаяние (если оно вообще было). Его ждала совсем незавидная судьба, и случилось все немногим позже гибели митрополита Филиппа. Низложенного митрополита отправили в Тверь под жестокий надзор, но Москва его не забыла. Прожил Филипп под присмотром еще год, и в его гибели все же сыграли каждый свою роль архиепископ Новгородский Пимен и Григорий Лукьянович Скуратов по прозвищу Малюта.

Скуратов все же оказался причастен к смерти Филиппа, но произошло это как-то просто и буднично…