Царь Грозный

Тот помрачнел:

– В узилище. Вот-вот казнят…

Филипп не выдержал, почти крикнул:

– Вот за что?! Без суда, за то, что прошение принесли, бояр на дыбу и на плаху?!

Глаза Колычева насмешливо блеснули:

– А вот ты и печалуйся! Только сначала митрополитом стань!

Игумен даже зубами заскрежетал:

– Как митрополитом стать, коли не смогу видеть многие убийства?! Не смогу молчать.

Они уже ушли с крыльца в покои самого Власия, двери плотно прикрыли. Чуть беспокойно оглянувшись, Михаил Иванович вдруг… поясно поклонился троюродному брату:

– Не один я, многие, Христом Богом тебя, Филипп, просим – прими митрополию. Тебя государь хоть чуть послушает. Ежели и не сможешь его совсем переломить, так печалованием жизни человеческие спасешь.

Его горячо поддержал Власий:

– Владыка, боярин дело говорит. Опричнину не одолеть, так хоть кому помилование испросишь. Афанасий, пока в обитель не ушел самовольно, многих от дыбы и плахи спас. Не получится большое зло одолеть, так хоть с малым справишься.

Филипп стоял, растерянно переводя взгляд с одного на другого. Потом пробормотал:

– Да ведь и Афанасия права печалования лишили…

За эти слова оба собеседника ухватились, как утопающий за соломинку, принялись наперебой убеждать:

– Афанасий не пример, с ним государь смолоду не всегда считался…

– А тебя на митрополию просит, сразу требуй право печалования восстановить!

Закончить разговор не дали, явился служка с сообщением о приезде архиепископа Новгородского Пимена. Этого не встретить было нельзя. Колычев закрутил головой. Поняв его опасения, Власий кивнул в сторону заднего двора:

– Твой конь, боярин, не обессудь, там стоит. Оттуда и уехать тайно можешь, коли нет охоты встречаться с Пименом.

– Да уж нет, – поморщился Михаил Иванович. Обернулся к Филиппу: – Прежде чем ответ государю окончательный давать, подумай, сколько жизней спасти можешь.

В голове Филиппа мелькнула мысль: «А свою погубить…»

Владыка Пимен был исполнен сознания своей значимости и важности царского поручения. Конечно, он сам метил на митрополию, и настояние Ивана Васильевича уговорить упрямого Филиппа ему нравилось мало. Но, крепко подумав ночью, Пимен рассудил, что так даже лучше. У государя уже был Афанасий, от которого толку немного, потом совсем никчемный, с точки зрения Пимена, Герман Полев, теперь будет Филипп. В том, что сумеет убедить строптивого игумена, архиепископ не сомневался.

Не сомневался он и в другом – будучи наслышан о твердости характера и непримиримости Соловецкого игумена, Пимен хорошо понимал, что долго митрополитом Филипп не будет. И вот тогда придет время государю вспомнить наконец о самом Пимене. Никого верней и умней его рядом не окажется, об этом архиепископ решил позаботиться заранее. Левкию никогда митрополии не видать, слишком неумен и распущен, а остальных Пимен загодя уберет. Пусть Филипп побудет митрополитом, пусть…

Архиепископ по положению был выше и Власия, и Филиппа, потому, остановившись, милостиво протянул руку для благословения. Пришлось приложиться. Увидев перед лицом большой смарагд в перстне архиепископа, Филипп мысленно усмехнулся: верно говорили о пристрастии Пимена к крупным ярким украшениям. И крест, что держал в руках, тоже весь в камешках. Иисус в рубище ходил…

Пимен не стал долго томить, сразу принялся выговаривать Филиппу за неправильность поведения на трапезе у государя. Тот пожал плечами:

– Что думал, то и сказал.

– Ты из себя овечку на закланье не изображай, святой отец. Всем ведома твоя непримиримость к людским грехам и несговорчивость. Но все же тебя не Власий вон уговаривал и даже не я. – Пимен сделал паузу, чтобы игумен прочувствовал важность произносимого, и продолжил: – А сам государь! Можно ли государю отказывать?!

Филиппу очень хотелось сказать, что не государю решать, кто станет митрополитом, не волен царь этим распоряжаться, но, поймав тревожный взгляд Власия, промолчал. Пимен, конечно, эту переглядку заметил, но тоже виду не подал, продолжал укорять Филиппа в непочтении к государю.

Многими усилиями Филиппа удалось уговорить принять митрополию. Решающим оказалось понимание, что и впрямь может спасти многие людские жизни. Выговорил он себе право печалования, обещав за это не вмешиваться в опричнину. Пимен доказывал игумену:

– То не твое дело. Опричнина на то и опричнина, что земских не касается… Это семейное дело государя, кого из своих он бьет.

– Да как же своих, – возмущался Филипп, – когда весь народ страдает?! Хоть и своих, кровь ведь детей Божьих безвинных льется.

– Безвинных? – щурил глаза Пимен. – Откуда тебе ведомо, что безвинных? Никак Малюта Скуратов сам поведал?

При одном упоминании об опричном палаче игумен едва не сплюнул, но возразил по-другому:

– Не могут все быть виновными!

– Могут! – оборвал его архиепископ и больше говорить не стал, не желая вступать в споры со строптивым игуменом.

Филиппа уговаривали несколько дней, государь согласился на его право печалования за опальных с условием, что сам новый митрополит все же не станет вмешиваться в дела опричнины. Все это время земские просители сидели в узилище, ожидая своей судьбы.