Царь Грозный

Тетка Ефросинья Старицкая, вдова князя Андрея Ивановича, всегда называла Ивана за глаза выблядком незаконнорожденным… И все, кто вокруг них вьется, считают так же. Тогда, десять лет назад, он попросту не рискнул расправиться с теткой, теперь спуску не даст! Только бы знать, не разболтала ли эта ведьма лишнего по всему свету? С нее станется… Эта баба спит и видит на троне своего сыночка-дурня. Сам князь Владимир никогда бы не решился что-то даже подумать против брата, но его мамаша то и дело, как паучиха, плетет свои сети.

Иван Васильевич поспешил в Москву к митрополиту Макарию. Макарий был уже совсем стар и потому плох, едва двигался, только глаза излучали все тот же ясный свет, от которого становилось спокойно и легко.

– Отче, что за донос?

Митрополит молча подал царю свиток. Тот принял, внимательно глядя не в текст, а прежде всего в лицо самого Макария, пытаясь прочитать его отношение к памятке. Ничего не понял, лицо старика было непроницаемым, а в глазах только боль. Но к душевной боли примешивалась изрядная доля боли телесной. От понимания этого Ивану стало вдруг стыдно: старец недужен, ему тяжело, а тут вмешивают во всякие человеческие страсти и передряги.

Но стоило прочитать текст, как рука невольно сжалась в кулак, смяв даже свиток.

– Чертова дура! Она у меня дождется!

Глаза митрополита смотрели все так же спокойно и понимающе. Почему-то подумалось, что ему уже осталось недолго, а потому даже все равно, кто останется править Московией. Иван прогнал такую мысль, если бы было все равно, то не позвал бы сейчас, оставил донос без внимания. Нет, Макарий его не бросит, пока жив сам, будет помогать своему ученику, он настоящий наставник. Не всегда получалось так, как хотел, это верно, но святой отец всегда старался наставить на путь истинный. У царя невольно вырвалось:

– Что я буду без тебя делать?

Макарий невесело усмехнулся:

– Учись сам… Мне уж недолго…

В тот же день по доносу дьяка Савлука Иванова, посаженного за что-то князьями Старицкими в темницу, началось расследование заговора.

По улицам Старицы стучали конские копыта спешивших к княжьему двору всадников. Вслед увязались отчаянно лаявшие собаки, они всегда так – норовят сдуру схватить лошадь за ногу, словно не понимая, что от копыта можно не то что зубы, но и голову потерять…

Но люди не обращали внимания на надоедливый лай хозяйских псов, на то они и псы, чтобы охранять покой своих дворов. Это ночью за лай без причины охранник может схлопотать по хребту, а днем такой шум даже не отвлекает от дел. Правда, не всех, тут же нашлись любопытные, увязавшиеся вместе с собаками следом: к кому это спешат? Зачем? Как бы чего не упустить…

И на людей боярин со своими подручными не посмотрел даже, много чести московскому боярину каждому дурню в рожу глядеть да объяснять, к кому и от кого спешит. Хотя и слова не было брошено по пути, но вся Старица тут же невесть как узнала, что приехал боярин Данила Захарьин от самого государя! К кому прибыл? Да к кому же, как не к царскому двоюродному братцу князю Владимиру Андреевичу и его матери вдовой княгине Ефросинье?

И пошли языками чесать любопытные, передавая друг дружке слухи один другого нелепей. Молва расходилась по Старице, как круги по воде от брошенного камня.

Старицкая княгиня Ефросинья поморщилась, снова шум на дворе, а у нее как на грех третий день болит голова. Обычно так бывало к сильному ветру. А еще к неприятностям, недаром сердце-вещун пророчествовало что-то недоброе. Княгиню сердце никогда не обманывало, еще при жизни мужа, почувствовав неладное, все твердила, чтоб не ездил к брату, не кончится это добром. Не послушал князь Андрей, вот и сложил голову в узилище, и жена с сыном сколько лет провели в темнице…

От одного воспоминания о брате мужа великом князе Василии и особенно его второй жене проклятой литовке Елене у княгини в висках застучало еще сильней. Сколько лет прошло, но Ефросинья не могла успокоиться! Ну, князь Василий (она упорно даже мысленно не называла его царем) голову совсем потерял от этой бабы, но те же Шуйские?!. Они-то знали, что неспособен Василий к детородству! Ефросинья не поверила ни в рождение сына у Соломонии, смеялась, мол, та нарочно все выдумала, чтоб мужу досадить, ни в отцовство Василия при рождении Ивана. Даже когда появился на свет младший Юрий, все равно твердила, что не Василия это дети!

У Глинской рука оказалась тверже, чем все ожидали, схватила за горло так, что не вырвешься. Много лет ждала Ефросинья своего часа, казалось, что дождалась, когда двадцати трех лет от роду Иван вдруг занемог. Горел в огне, метался в бреду, но просил принести клятву своему сыну-младенцу. Княгиня Ефросинья наотрез отказалась и клятву такую приносить, и печать княжескую давать, чтобы скрепили те слова. Насилу убедили, что если уж Ивану не жить, то его младенцу тем более. А вышло все не так! Отец-то жив остался, а вот младенец помер, вернее, утонул по вине мамки.