Царь-гора

– К лику святых усопшего причисляют не за сохранность тела, – объяснил отец Павел, наклонясь к покойнику и рассматривая чуть потлевший офицерский мундир, – а за следование правде Божией при жизни и свидетельствование о ней. Тело же может сохраниться по разным причинам. Здешний сухой климат и мерзлый грунт вполне могут мумифицировать останки.

– Значит, не святой? – отрешенно спросил Федор. – Слава богу. А то я уж испугался.

Он сделал слабую попытку надеть телогрейку, но вытащить ее из-под себя не получилось. Солнце уже поднялось над горами, однако холод не отступал.

– Первый раз слышу, чтобы Бога славили именно за это, – сказал отец Павел, взялся за Федора и поставил его на ноги, почти что взвалив на себя. – Но, видите ли, надо еще доказать, что этот человек не святой. Презумпция невиновности, понимаете. У Бога все святы, кроме очевидным образом отпавших.

– Ваше богословие, батюшка, мне сейчас не впрок, – плывя сознанием, произнес Федор. – Что вы там на нем разглядели?

– Орден Святого Георгия четвертой степени, бело-зеленый нарукавный шеврон колчаковской армии, погоны, тоже бело-зеленые с серебряным кантом. Если не ошибаюсь, полковник или подполковник.

– А-а, все-таки не генерал, – пробормотал Федор. – Но полковник тоже шишка, а? Только вот не было в этой благословенной глуши никаких полковников. Разве что в Барнаульском гарнизоне.

– Вы, Федор, по профессии, простите, кто? – поинтересовался священник, уводя его по дороге к поселку.

– Так, изыскатель, – без ложной скромности ответил тот.

Со стороны степи их настигал топот копыт.

– Ну вот, опять она будет топтать меня своими лошадьми, – пожаловался Федор.

Отец Павел остановился и обернулся. Из-за горелого остова церкви на дорогу вылетели пятеро разномастных коней. Впереди верхом на вожаке скакала Аглая, на ветру белым знаменем полоскались длинные растрепанные волосы.

– Эй-эй-эй! – Федору казалось, что он закричал во все горло, но на самом деле это был слабый выплеск эмоций. – Амазонкам правила дорожного движения не писаны?

Аглая остановила коней, легко, как гимнастка с бревна, прыгнула на землю и, завороженно глядя на нетленного мертвеца, подошла к отцу Павлу с его ношей.

– Что с ним? – спросила она про Федора. – И кто это? – про покойника.

Священник коротко описал суть.

– Да-с, уважаемая амазонка, – развязно, в полубреду проговорил Федор, – если б эта церковь не сгорела, вы бы никогда не познакомились с моим прадедушкой.

– Его надо срочно лечить, – добавил отец Павел. – У него горячка от ночного бдения.

– Я отвезу его к себе, – немедленно заявила Аглая, – у него дома некому им заниматься. Помогите посадить его на лошадь.

– Только не на зверюгу, – запротестовал Федор, но не был услышан.

Вдвоем они закинули его на коня, Аглая запрыгнула на другого, неоседланного, и пустила лошадей шагом. Федора она поддерживала рукой, чтобы не завалился.

– Я зайду к вам днем, – крикнула девушка священнику.

– Вот так, значит, – хмыкнул Федор, бессильно клонясь к шее животного, – то «уходите» и «никаких чувств», а то к себе домой? Женская логика. Нет уж, вы прямо скажите – безразличен я вам или где?

– Вы бредите, Федор, – ответила Аглая. – Какое это имеет значение, если вы сейчас упадете замертво?

– Значит, мертвый я буду вызывать у вас больше чувств? Боюсь, однако, это какое-то извращение.

Аглая молчала.

– А, не хотите говорить. Ну-ну.

Федор тоже умолк и остаток пути проделал в мрачно-беспомощном состоянии. Он почти не реагировал ни на что, когда Аглая стянула его с лошади и, обхватив, повела в дом, когда укладывала в постель и поила чем-то горячим и горько-пахучим. Потом она сняла с него свитер и рубашку, сильными движениями растерла спиртом грудь и спину. Федор блаженно мычал и пытался попробовать спирт внутрь. После этого он провалился в забытье, наполненное нелепыми сновидениями, в которых Аглая и оживший белогвардейский офицер бродили по темным пещерам и что-то настойчиво там искали.

Проснувшись, Федор обнаружил себя под двумя толстыми шерстяными одеялами, обложенный с двух сторон грелками. Он был весь в поту, но чувствовал себя явно лучше, и голова совершенно прояснилась. Возле зашторенного окна сидела Аглая, склонившись над большим листом бумаги, и быстро водила по нему карандашом. На столе перед ней лежала неровная стопка таких же листов.

– Мне кажется, я должен просить у вас прощения, – сказал Федор, вылезая из-под одеял.

Аглая, оторвавшись от рисунка, посмотрела на него удивленно.

– За что? Вы не причинили мне никакого зла.

– Зла? – переспросил Федор. – Но я говорю не о зле, на которое я, по-моему, не способен, если, конечно, не считать… хотя не будем считать. Просто мне кажется, Аглая, что вы на меня в обиде и тем не менее спасли от смерти. Я чрезвычайно вам благодарен.

– Не стоит преувеличивать. А вот вставать вам пока не нужно. Уже ночь, и торопиться вам некуда. Деда Филимона я предупредила, что вы останетесь у меня до завтра. Я уйду спать в теткину комнату.