Царь Гильгамеш

Потом я открыл для себя, что те же удовольствия, только без вони и прочих небольших недостатков, можно получить и от девушек высшего общества. Мало кто мне отказывал, и то больше из страха, что им попадет.

Я, со своей стороны, всегда был ненасытен. Мне казалось, что, когда мое тело трепетало в наивысшем наслаждении, я общался с богами. Это было так, словно тебя бросало прямо к богам. Разве это не так? Акт соития возможность познать все, что свято. Пока ты этого не совершил, ты пребываешь словно за пределами всего того, что разумно. Ты немногим выше животного. Единение духа и плоти в акте совокупления как раз и есть то, что приближает нас к богам. Я каждый раз чувствовал, что в то бешеное мгновение перед излитием семени со мной не просто урукская девчонка, а сама огненная богиня Инанна – богиня, а не жрица. Это святое занятие.

Помимо этого я заметил – и очень рано, – что соитие замечательным образом успокаивало мою душу. Ибо тогда, да и много лет спустя, меня разрывали бурные чувства, которые я едва понимал и от которых не умел защищаться. Мне кажется, что моя горячая кровь кипела не только от обычной плотской потребности, но от чего-то более глубокого и темного, от мучительного одиночества, которое нападало на меня, аки волк в ночи. Часто мне казалось, что я единственное живое существо в мире призраков и привидений. Не имея ни отца, ни брата, ни настоящего друга, отстраненный от людей своей богоподобностью, печать которой мог видеть на мне любой недоумок, я обнаружил, что погружен в странную, ошеломляющую пустоту души.

Она жалила меня и жгла холодом, словно лед, приложенный к коже. Поэтому я тянулся к женщинам и девушкам за единственным утешением, которое мог найти. Удовлетворение страсти, по крайней мере, давало мне несколько часов передышки от возмущения духа.

Когда мне было одиннадцать лет и одиннадцать месяцев, один из моих дядей заметил в банях, что мое тело превратилось в мужское, и сказал мне:

– Мы пойдем сегодня вечером в жилище жриц при храме. По-моему, твое время давно пришло.

Я знал, что он имел в виду. И у меня не хватило смелости сказать ему, что я не дождался законного посвящения во взрослые.

Когда полдневная жара чуть спала, мы облачились в юбки тонкого льняного полотна, дядя на моих плечах нарисовал тонкую красную черту и срезал прядь моих волос. Мы вместе пошли в храм Инанны. Мы прошли через задний двор и пересекли лабиринт небольших комнатушек, мастерских, кладовых для инструментов, библиотеку, где храмовые жрицы ждут поклоняющихся.

– Сейчас ты отдашься богине, – сказал мне дядя.

Какую-то страшную секунду мне показалось, что он устроил так, что мою предполагаемую девственность я должен был принести самой Инанне, а не жрице. Может, царский сын и должен рассчитывать на столь высокого наставника в искусстве любви, я должно быть, нашел бы в себе храбрость сочетаться хоть с самой богиней, но обнимать верховную жрицу было совсем другим делом. Ее ястребиное лицо пугало меня. Ее лицо, и мысль о ее жиреющей плоти. Она была старше моей матери. Несомненно, в свое время она была самой совершенной женщиной; теперь она старела, и поговаривали, что она болеет, а на последнем празднике урожая, когда она появилась, умащенная маслами, в украшениях и почти нагая, я сам видел, что ее красота уходит от нее. Но страхи мои были нелепы, Инанна – старая или молодая приберегается только для царя. Жрица, которую мой дядя выбрал для меня, была сонной девицей лет шестнадцати, с золотой краской на щеках и посверкивающим красным камнем, вставленным в левую ноздрю.

– Я Абисимти, – сказала она, прикасаясь ладонью к груди и чреслам в священном приветствии Инанны.

Она провела меня в свою каморку. В комнатке Абисимти были кровать, таз, статуэтка богини. Она зажгла свет и совершила возлияния, затем подвела меня к длинному узкому ложу. Мы встали возле него на колени и вместе произнесли молитвы; она – крайне торжественно. В медной жаровне она сожгла прядь моих волос, которую срезал дядя. Потом она сняла с меня одежду и обтерла меня мокрой прохладной тканью. Увидев мою наготу, она нахмурилась.

– Сколько тебе лет? – спросила она.

– Через месяц будет двенадцать.

– Двенадцать? Только-то? – она мило рассмеялась и хлопнула в ладоши. – Боги очень благоволят тебе!

Я ничего не ответил, только жег взглядом ее высокую округлую грудь, видневшуюся сквозь полупрозрачную ткань одеяния.

– Какой ты нетерпеливый! – воскликнула она. – Первый раз вкушаешь это таинство и едва можешь вытерпеть еще минутку!

Лгать жрице я не смел, но и правды мне говорить не хотелось. Поэтому я отвернулся, притворившись смущенным.