Царь Федор Иванович

Государь Федор Иванович вступил на престол, сам того не желая и не имея опыта государственной деятельности. Он принял страну разоренной, обезлюдевшей, потерпевшей тяжелое поражение. Правил тихо, молил Бога о милости, не писал «широковещательных» и «многошумящих» посланий. На войну выезжал из столицы всего один раз, а в длительных богомольях бывал часто. Берег жену, страдал от бездетности. Строил храмы, ласкал монастыри, любил Церковь и верил в Ее благодатность. Когда надо, говорил то, что надо, предоставляя другим людям возможность довести дело до конца. Царствовал, почти не правя, лишь изредка, в особенно важных случаях, брал вожжи в свои руки. История текла как будто мимо него. Умные деятели ткали ее полотно, царь же чаще всего стоял поодаль и время от времени бросал взгляды на их работу да иногда чуть-чуть подправлял.

Умер.

Оставил страну далеко раздвинувшей свои пределы, окрепшей, отразившей неприятельские удары, получившей собственную патриаршую кафедру. При нем, в 1586 году, русский артиллерийский арсенал получил от отечественных литейщиков сорокатонную «царь-пушку»[132], и портрет смиреннейшего монарха на ее могучих бронзовых мышцах сообщал грядущим поколениям: при Федоре Ивановиче Россия могла делать такие пушки… когда-то опять сможет?

Те же умные люди, которые при нем, казалось, вышивали узор времени по собственному разумению, без государевой «святой простоты» через семь лет ахнули вместе с державой в немыслимую катастрофу.

Тихий, блаженный, святой царь. Поминали его русские с улыбками на лицах и печалью в душе: жаль, мало царствовал.

Уместно закончить повествование о нем словами Ивана Тимофеева: «У него не было “брани против плоти и крови”, — по Писанию, но неприятелей своих он одолевал молитвою. И настолько помогала ему сила молитвы, что ею он привлекал на себя милость Божию; и нечто даже более чудесное приобрел он в дарах добродетелей, именно — часть дара пророческого, если и не очень явно, но достаточно осведомленные знают; некогда, при его жизни, страшно было осмеливающимся приступать к нему, не очистив совесть, хотя он no-Божьи не обличал согрешающих. Если кто, зная это, теперь с верою призовет его в молитвах, — не согрешит, и я первый из всех не поленюсь. Ибо во дни его десница Творца мира лучше всякой человеческой надежды самостоятельно управляла и сохраняла его царство».

Москва, 2009-2010

ПРИЛОЖЕНИЕ

Известия из Пискаревского летописца о создании «царь-пушки» и появлении в Твери алхимика

1. «Лета 7095-го (1586/1587) положил опалу царь и великий государь Федор Иванович на князя Ивана Петровича Шуйского и сослал его на белоозеро, и велел постричи; и тамо скончася нужною смертию, и положен в Кирилове манастыре 97-го (1588/1589). Того же году повелением государя царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Руси слита пушка большая, такова в Руси и в ыных землях не бывала, а имя ей “Царь”»^{223}.

2. «Лета 7104-го (1595/1596) явился некий человек во граде Твери: перепускаше руду золотую и серебряную. И известиша царю и великому князю Феодору Ивановичу всея Руси. И послаша по него, и приведоша его на Москву. И сташа плавити. Едино сотвори добро и что злато. И некоим смотрением Божиим не дашеся ему такая мудрость. И царь государь положи на него опалу, чая в нем воровства некоего, и велеша его пытати без милости и ученика его. И рече бояром: “Некое де смотрение Божие: много де пытаюся попрежнему да не умею. Та же зелия кладу и водки да не имеет разделение!” И в той муке преставися оба, опишась ртути»^{224}.

Фрагмент из завещания Ивана IV (1572), содержащий советы сыновьям Ивану и Федору по семейным делам

«…А ты, Иван сын, береги сына Федора, а своего брата, как себя, чтоб ему ни в каком обиходе нужды не было, а всем бы был исполнен, чтобы ему на тебя не в досаду, что ему не дашь удела и казны. А ты, Федор сын, Ивана сына, своего брата ста-рейшаго, докудова строитель, уделу и казны не прося, а в своем бы еси обиходе жил, смечаясь, как бы Ивану сыну не убыточнее, а тебя б льзе прокормити было, и оба вы есте жили заодин и во всем устроивали, как бы прибыточнее. А ты бы, сын Иван, моего сына Федора, а своего брата молодшаго, держал, и берег, и любил, и жаловал его, и добра ему хотел во всем так, как себе хочешь, и на его лихо ни с кем не ссылался, а везде бы еси был с Федором сыном, а своим братом молотшим, и в худе и в добре, один человек, занеже единородный есть у матери своей.