Царь Федор Алексеевич, или Бедный отрок

Сильный человек. В чем-то — страшный. В чем-то — чрезвычайно необходимый. Умный, решительный, неотступно добивающийся того, что считает правильным. Если надо, «смыкающийся» со светской властью ради восстановления порядка. А если надо, конфликтующий с ней. По свидетельству одного из староверов, Иоаким однажды сказал Алексею Михайловичу: «Я не знаю ни старой, ни новой веры, но что велят начальники, то и готов творить и слушать их во всем». Бог весть, сколько в том правды: известный деятель раскола дьякон Федор, которому принадлежат эти слова, был не очень-то расположен к Иоакиму, да и не очень-то осведомлен о реальных словах его и делах. Но если нечто подобное действительно прозвучало, то надобно видеть смысл фразы в контексте всей долгой судьбы Иоакима. Он мог являть покорность вышестоящему лицу — настоятелю, когда был в келарях[208], патриарху, когда был в митрополитах, царю, когда был в патриархах. Иногда он сверкал необыкновенным, чрезвычайным смирением, и даже Никон, не любивший Иоакима, признавал его смиренность. Но… с течением времени Иоаким все равно направлял своего начальника туда, куда считал правильным. Хоть настоятеля, хоть патриарха, хоть самого царя. Его смирение сочеталось с несокрушимой волей. Самого патриарха свернуть никто не мог.

О временах, когда Иоакиму пришлось строить отношения с царем Алексеем Михайловичем, очень хорошо написал современный историк А.П. Богданов: «Иоаким знал, чего хочет добиться для Церкви, умел достаточно осторожно и предусмотрительно проводить свою линию, не раздражая богомольного и потому особенно склонного вмешиваться в духовные дела самодержца»[209]. Но когда Иоаким узнал, что царский духовник завел себе любовницу, он смирил дерзкого священника, посадив его на цепь. И царского гнева не испугался: то, в чем пастырю следовало стоять твердо, он никогда не сдавал.

В первые годы соработничества с Федором Алексеевичем Иоаким мог легко водить рукой молодого монарха. В 1677 году он, например, добился окончательного уничтожения ненавистного Монастырского приказа, столь любезного прежнему государю. Тогда же Иоаким провел ряд мер, жестко унифицируя архиерейское богослужение и повышая роль богослужения патриаршего, упавшего было в авторитете. Так, «шествие на ослята», совершаемое в Вербное воскресенье и символически означающее вход Иисуса Христа в Иерусалим, отныне запрещалось совершать кому-либо из русских архиереев, помимо патриарха Московского, и где-либо, кроме столицы. Иоакиму удалось преодолеть строгий запрет, не позволявший дворянам-землевладельцам отдавать вотчины под строительство храмов.

Люди, явно мешавшие его деятельности, сейчас же отшвыривались с дороги. Тот самый духовник Алексея Михайловича Андрей Савинов, коему пришлось посидеть, смиряясь, на цепи, посмел возвысить голос против Иоакима. На отпевании старого царя «прощальную» грамоту вложил ему в руку патриарх; духовник увидел в том нарушение устоев: как же так, почему прежде это делали духовники, а тут вместо него почетную миссию исполнил патриарх? Андрей Савинов призывал дать ему войско для нападения на патриарха-«супостата». Тот созвал собор и добился решения, по которому наглого бесчинника отправили в дальний Кожеозерский монастырь. И Федор Алексеевич непутевого священника отдал, хотя тот и был любимцем его отца.

Более того, сам чин поставления Федора Алексеевича на царство сильно изменился по сравнению с таким же чином, использовавшимся при коронации его отца. Тут видно активное вмешательство Иоакима. На первое место в венчальном чине Федора Алексеевича поставлена Церковь. Новый государь, говорится там, восходит на царский престол «по преданию святыя восточные Церкви». Таким образом, царская власть санкционируется прежде всего властью духовной и вручается по ее «преданию». То, что монарх унаследовал державу от отца и деда, убрано на второй план. Во время совершения длительного и пышного обряда Федор Алексеевич должен был произнести полный православный Символ веры в ответ на вопрос патриарха: «Како веруеши и исповедуеши Отца, Сына и Святаго Духа?» Такого прежде не случалось. Притом царь воспроизводил вариант Символа веры, исправленный при Никоне и отринутый старообрядцами. Всему свету продемонстрировали не только то, что московским государем может быть лишь истинно православный человек, но и то, что ждать от него возврата ко временам дониконовского «древнего благочестия» не стоит.

Федор Алексеевич видел и чувствовал: у «духовных дел» в его державе есть крепкий и рачительный хозяин. Когда необходимо, он поддержит государя (Иоаким оказывал ему действенную поддержку неоднократно), но в опеке со стороны светской власти, даже ее главы, он не нуждается.