Царь Дмитрий - самозванец

— Я могу двумя способами удержаться на престоле: тиранством и милостью, — сказал мне Димитрий, — отец мой испробовал тиранство, известно, чем кончилось. Я же хочу испытать милость и верно исполнить обет, данный мною Богу: не проливать крови.

Услышав слова несправедливые об Иване, я было взвился, вспомнив о царе Борисе, хотел указать Димитрию на вредоносность иных самых лучших обетов, но в конце концов сдержался. Я всегда за милосердие и часто просил Димитрия сменить гнев на милость. Просил, к примеру, за Годуновых, они люди смирные и к делам управления приспособленные. И за иных земских, вся вина которых состояла только в том, что они соблюдали верность присяге.

Не оставлял я забот своих и о просвещении народном, в первую очередь о просвещении самого Димитрия. Ведь образование его из-за многолетнего пребывания в монастырях было хоть и неплохим, но, как я уже как-то говорил мягко, однобоким. Для иного царя, возможно, досконального знания Священного Писания было бы и достаточно, но для Димитрия, с его устремлениями великими, требовалось нечто большее.

— Знаю, знаю, — отвечал мне Димитрий, — сам знаю. Я ведь и в Польше учился, — тут он немного замялся, — в разных местах. Даже в походе о науках не забывал, призвал к себе иезуитов... Да не морщись ты! Других-то учителей под рукой не было, да и знатные учителя из иезуитов, это все признают. Утром час занимался философией, вечером — грамматикой и литературой.

— И долго так занимался? — спросил я.

— Три дня! — рассмеялся Димитрий. — Войско недовольство проявлять стало, чуть не взбунтовалось, поверишь ли! Ничего, вот разгребу немного дела неотложные, опять за учебу примусь, хотя бы по часу в день. Я вообще так решил: быть непременно на Руси школам и академиям! А для начала по-

шлю за границу учиться человек пятьдесят детей боярских побашковитей или, скажем, двадцать.

— И чему они там научатся? — с подозрением спросил я. — Тому, чего у нас нет? Или всяким мудрствованиям богословским? Так это нам не надобно!

— Ну не скажи, — протянул Димитрий, — кроме теологии в университетах европейских занимаются и практическими науками. Медициной, например, или зодчеством, наши-то на глазок строят, а там — целая наука.

— Ага, дети боярские — лекари да строители! — поддел я его ехидно.

— Ладно, пусть другую науку осваивают — как по морям плавать, — отступил Димитрий.

—Да у нас и кораблей-то нету! Зачем они нам?

— Ничего, заведем! Пусть будут! Империя наша на всю землю распространится, нам без кораблей никак не обойтись. Но это дела далекие. Опасения же твои я понимаю, с университетов европейских нам толку мало будет. Потому и говорю: на Руси будем вводить и школы простейших наук, и академии высших. Завтра же указ составлять примусь, через неделю и введем!

— Так вот сразу — и простейшие, и высшие, — вновь поддел я его, на этот раз добродушно, — может быть, все же с простейших начнем, на них-то, дай Бог, учителей наскрести. А уж как простейшим наукам обучим, там и за высшие примемся.

— Нет, так долго будет! — воскликнул Димитрий. — Я уж все продумал! Учителей из-за границы выпишем и учеников для академий, пока свои не приспели. Только кликни — валом повалят, на наши-то хлеба, а потом будут трудиться усердно на благо державы Русской!

Вот он каков был, мальчик мой, и вот как высоко воспаряли мысли наши!

Одно только расстраивало меня в поведении Димитрия, с одним злом боролся я неустанно, и хоть многое мне удалось, но успехи были явно недостаточны. Да и были они, как я сам понимаю, чисто внешними, до сердца Димитрия в этом един-

ственном вопросе мне добраться так и не удалось. А вопрос-то был для меня наиважнейший — о вере.