Царь-девица

В последние годы своим хитрым, злым языком она как могла только раздувала ненависть царевен к Наталье Кирилловне и ее детям. Раздувала ненависть к мачехе и в царе Федоре, но в то же время наведывалась и ко вдовствующей царице и представлялась ее другом. В душе она ее ненавидела и теперь, в предсмертный час царя Федора, конечно, пуще всего боялась ее торжества. Только видела она, что чересчур трудно заставить умирающего назначить себе преемником царевича Ивана; ей нужно было так действовать, чтобы при всяких обстоятельствах, при торжестве той или другой партии, самой ничего не потерять и остаться на высоте своего положения.

Любимая и почитаемая Федором, она хитро и осторожно в эти последние дни не раз намекала ему о царевиче Иване, но, видя, что он не поддается, замолкала.

«Пускай теперь Софья с ним потолкует, может, чего и добьется, – подумала Хитрая, – а мне как-нибудь бы удалить Марфу, чтобы не мешала».

– Ах, матушка моя, голубушка, – проговорила Хитрая, подходя к молодой царице. – Что это так ты убиваешься, погляди – на тебе лица нет, совсем изведешь себя. Ну, Бог милостив, государю полегчает, поправится. Да перестань же, успокойся!

Но царица Марфа залилась еще пуще слезами и упала головою на подушку, сжимая в своих горячих полных руках сухую, бледную и слабо вздрагивавшую руку Федора.

– Да, Петровна правду сказала, – прошептал царь, с трудом открывая глаза и стараясь улыбнуться. – Не плачь, Марфуша, мне гораздо лучше… Вот уж совсем не больно! Успокойся, поди отдохни. Засни немного – ведь ты всю ночь глаз не сомкнула – может, и мне соснуть удастся. Поди отдохни.

Хитрая опять бросила в сторону Софьи значительный взгляд и сказала:

– И впрямь, государыня, дай-ка я провожу тебя. Приляжешь тут же, рядом в покое, так тебе все и слышно будет, коли государь позовет тебя. Пойдем, пойдем… А то ты его только мучаешь своими слезами, а что толку-то? – шепнула она на ухо царице. – Успокойся, нельзя ведь так, неравно ему от этих твоих слез и мучений, на тебя глядя, еще тяжелее сделается…

Бедная царица при последних словах Хитрой оставила руку Федора и, поддерживаемая старухой, покорно вышла из царской опочивальни.

На ее место к постели брата приблизилась Софья.

– Что, Федя? Али худо? – прошептала она, склоняясь над ним.

– Ох, худо, сестрица! Марфушу-то вот успокаивал, а чего уж тут, совсем смерть пришла! Умираю, вряд ли доживу до ночи, сам чувствую, да и дохтур надежды не имеет. Приходил он сюда с час тому времени, так я заставил его сказать мне правду. – Федор остановился, перевел дыхание и затем начал снова тихим голосом: – Что ж, сестрица… Я не боюсь смерти, давно приготовился. Вас всех только жалко. Да что… Суждено, видно, ничего не поделаешь. Ох, страшно подумать, времена какие! Дел сколько… И то нужно… И другое… И одно не в порядке, и другое перестройки требует. Сама знаешь, великое государство… Да что тут у вас без меня будет – подумать страшно.

Софья хотела говорить, но он начал шептать снова, и она слушала.

– Ах, зачем это вы уговорили меня опять жениться?.. Вот послушался вас, загубил век девичий. Не женись я, Марфуша нашла бы себе мужа здорового, прожила бы счастливо, детей народила бы, выняньчила, воспитала… А теперь что?.. Как она останется?

– Братец, да мы ли виноваты, – проговорила Софья, – все надеялись, что поправишься ты да подаришь нам наследника по себе. Сам знаешь… Ведь и тебе и нам дорога Россия, так о будущем ее тоже думали.

– Ах, сестра! – с печальной, слабой улыбкой опять заговорил Федор. – Да что ж, хоть бы и в живых остался сын мой или другой родился бы, так что ж, еще хуже того было бы теперь, еще больше смут и раздоров. Есть по мне наследник…

Он не договорил и с глухим стоном схватился за грудь.

– Что? Что с тобой? – испуганно спросила Софья.

Но он уж успокоился.

– Нет, ничего! – ответил он.

– Ты говоришь, братец, есть по тебе наследник, – сказала царевна. – Да конечно – брат Иванушко…

– Нет, не Иванушко… – тихим, но твердым голосом перебил ее царь. – Не Иванушко… Что себя и других морочить: он-то еще плоше моего… Сама знаешь… Грешно и стыдно мне оставлять ему государство!.. Грешно и стыдно и тебе, сестра, твердить мне об этом… Другой брат есть у нас… тот растет здоровый и разумный… о нем и отец думал, да и я должен ему оставить государство. Вырастет он и – чует сердце мое – будет царем добрым и славным, не таким, как я, по глупому моему разуму, по слабости моей телесной и по грехам моим великим, был для земли Русской. Только вот что будет, пока вырастет? Эта мысль отравляет мои последние минуты, и ничем я не могу отогнать ее… Ох, сестра, тут как ни думай – страшно!

У Софьи сердце так билось, что делалось больно. Глаза ее то загорались ярким пламенем, то меркли. Она чувствовала, как холодеют от волнения ее руки, чувствовала, как сохнет во рту – пришла трудная минута, страшная минута! Она видит, что брату плохо, того и жди умрет. Нет, нельзя допустить, чтобы он назначил преемником себе Петра… Нельзя, нужно уговорить, нужно уговорить его… И она упала на пол перед кроватью Федора и простерла к нему дрожащие руки.