Царь Давид

«И поднялся Давид, и убежал в тот же день от Шаула, и пришел к Ахишу, царю Гата. И сказали Ахишу слуги его: ведь это Давид, царь страны! Ведь ему пели в хороводах и говорили: «Поразил Шаул тысячи свои, а Давид — десятки тысяч свои!» И принял Давид слова эти в сердце своем, и весьма убоялся Ахиша, царя Гата. И притворился пред ним безумным, и неистовствовал при них, и чертил на дверях ворот, и пускал слюну по бороде своей. И сказал Ахиш рабам своим: вы же видите человека безумствующего, зачем же вы привели его ко мне? Не хватает мне безумных, чтобы он сумасбродствовал передо мною?! Разве может этот входить в мой дом? И ушел Давид оттуда…» (I Сам. 21:11–16, 22:1).

Устное предание, разумеется, наполняет этот рассказ множеством новых деталей. Давида, повествует мидраш, первыми опознали на рынке Гефа братья Голиафа, служившие телохранителями у царя Анхуса. Не решившись на самоуправство, они поспешили к царю, чтобы сообщить ему о том, что за гость к ним пожаловал, и получить разрешение расправиться с Давидом.

Но Анхус, продолжает мидраш, был человеком благородным. Да, врагом, врагом жестоким и непримиримым, но со своими понятиями о чести и порядочности, а потому заслуживающим уважения. Первым делом он поинтересовался у братьев Голиафа, вооружен ли Давид, и, получив отрицательный ответ, заявил, что в таком случае считает его убийство бесчестным.

— Но ведь это Давид! — напомнили царю его телохранители. — Тот самый Давид, который убил нашего брата Голиафа! Тот самый Давид, который убил и множество других филистимлян. Разве царю не рассказывали, что пели о нем еврейки на улицах своих городов?! Разве царь забыл его дерзкие набеги?!

— Но ведь он убил вашего брата в честном бою, после того, как Голиаф сам вызвал кого-либо из евреев на поединок. И других наших воинов он тоже убивал в честном бою. Как же мы можем сейчас казнить его безоружного?! — возразил на это Анхус.

— Если уж придерживаться такой логики, — последовал возмущенный ответ, — то давайте уж выполним и все, что обещал Голиаф победителю, и пойдем в рабы к евреям!

Наконец, после долгого спора приближенным удалось убедить Анхуса, что Давида в любом случае следует арестовать — хотя бы потому, что зять Саула, будучи одним из столпов его армии, вероятнее всего, прибыл в Геф в качестве лазутчика, чтобы лично осмотреть город и затем разработать план его захвата.

Очевидно, этот довод и в самом деле показался Анхусу убедительным, и он отдал приказ арестовать Давида и привести к нему во дворец. Давид же, поняв, что он опознан, решил разыграть из себя сумасшедшего, а точнее, того, кого в свое время обозначали русским словом «юродивый».

Увидев приближающихся к нему стражников, Давид начал передвигаться смешной, прыгающей походкой, разорвал на себе одежду и стал, пуская слюну по бороде, выкрикивать, что он — самый богатый человек в мире, что царь Анхус должен ему лично тысячу шекелей серебра, а его жена и дочь — пятьсот шекелей серебра. Когда же Давид в сопровождении стражников приблизился к воротам царского дворца, он неожиданно вырвался из их рук и, схватив лежавший на земле уголек, стал писать на воротах: «Царь должен мне 1000 шекелей серебра, а его жена и дочь — 500 шекелей серебра…»

Эти же слова он, все так же пуская по бороде слюну, повторил, стоя перед царем. Анхус, говорит далее мидраш, не мог нарушить древний, принятый у всех народов закон, согласно которому любой юродивый, кем бы он ни был в прошлом, не подлежит суду и какому-либо наказанию. Кроме того, добавляет тот же мидраш, царь Гефа не мог тронуть безумного Давида еще и потому, что тот невольно напомнил ему и о его собственной семейной драме — жена и дочь Анхуса также страдали безумием.

Но вот дальше версии мидрашей расходятся. В одном из них говорится, что Анхус оставил Давида у себя во дворце — с одной стороны, из милосердия, а с другой — чтобы тот был под присмотром, если и в самом деле явился в Геф как лазутчик. Однако Давид продолжал разыгрывать из себя юродивого, по-прежнему настаивал, что царь и его жена с дочерью должны ему большие деньги, а женщины, в свою очередь, воспринимали эти его утверждения всерьез, громко ссорились и спорили с Давидом, и в результате в главной дворцовой зале постоянно слышались дикие вопли. Устав от этого, Анхус велел прогнать Давида, заявив, что ему хватает сумасшедших и среди своих домочадцев.

В другом же мидраше сказано, что Анхус произнес эти слова в тот же день, когда пред ним представили Давида, и таким образом последний пробыл в Гефе только одни сутки или чуть более того. Как бы то ни было, с того момента, как Давид был опознан жителями Гефа, над ним нависла смертельная опасность, и если бы ему не пришла в голову удачная мысль притвориться юродивым, он вряд ли сумел бы уйти из рук филистимлян живым.

В благодарность за эту «подсказку» Бога, пьяный от счастья Давид сложил 34-й (33-й) псалом: