Царь Давид

Как видим, в этот час испытания Давид решает покинуть Иерусалим. Но покидает он его отнюдь не потому, что дрожит за свою жизнь. Как следует из его слов, больше всего царя тревожит судьба Иерусалима и иерусалимцев — он не хочет, чтобы охваченный азартом и жаждой власти Авессалом разрушил с такой любовью отстроенный и расширенный им город и перебил бы его жителей. Вот почему он сдает свою столицу без боя, покидая ее вместе с любимой Вирсавией, сыном Соломоном и самыми близкими домочадцами, оставляя дворец на попечение десяти наложниц.

В этот момент пробивает час истины и проверяется, кто действительно не за страх, а за совесть был предан Давиду, а кто готов был отступиться от него при первой возможности. Их оказалось не так уж и мало — тех, кто готов был идти с Давидом до конца и разделить его судьбу. Но больше всего Давида тронула верность отряда филистимских наемников, возглавляемых Еффеем Гефянином (Иттаем Гатиянином) — уроженцем филистимского города Гефа, с которым так много было связано в судьбе Давида в дни его молодости.

Казалось бы, что могло удержать этих солдат удачи, служащих тому, кто им платит, возле Давида? Что могло помешать остаться в Иерусалиме и служить новому царю — какой спрос с наемника?! Но Еффей и его бойцы вдруг заявляют, что они служили царю не только ради денег и готовы пойти с ним куда угодно, даже на смерть:

«И сказал царь Иттаю Гатиянину: зачем идти и тебе с нами? Возвратись и оставайся с тем царем, ибо ты иноземец и можешь вернуться к себе в Гат. Ведь ты пришел сюда только вчера, а я сегодня стану заставлять тебя идти с нами? А я сам иду, куда придется; вернись и забери братьев своих. Благодарю тебя за милость и преданность твою. И отвечал Иттай царю и сказал: как жив Господь и как жив господин мой царь, что куда бы ни пошел господин мой царь — на жизнь ли, на смерть ли, — там будет и раб твой…» (II Сам. 15:19–22).

Вместе с ближайшим окружением Давида в дорогу начинают собираться и священнослужители — левиты и коэны. В сопровождении первосвященников Садока (Цадока) и Авиафара левиты выносят главную святыню народа — Ковчег Завета за ворота города, чтобы, когда вся сопровождающая царя процессия выйдет из Иерусалима, последовать за ней.

Самим этим шагом левиты и коэны стремились показать, что воцарение Авессалома незаконно; что подлинным, законным царем был и остается Давид, помазанный на царство самим Самуилом по прямому указанию Бога. А значит, только тот, кого сам помазанник Божий назовет своим наследником, имеет право сменить его на троне.

Но, по достоинству оценив этот жест жрецов, Давид велит им вернуться в город.

Во-первых, потому, что Ковчег Завета должен был в соответствии с волей Бога находиться в Иерусалиме. Если Бог не оставил Давида, то это Давид должен будет с победой вернуться в Иерусалим и поклониться Ковчегу, а не Ковчег следовать за ним. А во-вторых, Давиду было крайне необходимо, чтобы в столице остались люди, которые могли бы извещать его обо всем, что происходит в городе и царском дворце, и первосвященники Садок и Авиафар вместе со своими сыновьями Ахимаасом (Ахимаацем) и Ионафаном как нельзя лучше подходили для этой роли.

«И сказал царь Цадоку: возврати ковчег Божий в город. Если я обрету милость в глазах Господа, то Он возвратит меня и даст мне видеть Его и обитель Его. Если же Он скажет так: «Не благоволю Я к тебе» — то вот я — пусть сделает Он со мной, что Ему благоугодно… И вернули Цадок и Эвийатар ковчег Божий в Иерушалаим и остались там» (И Сам. 15:25–28).

Таким образом, оставив семьи первосвященников в столице, Давид стал закладывать в ней свою шпионскую сеть, призванную следить и извещать его обо всем происходящем в стане Авессалома. Как мы увидим, эта сеть в итоге сыграет немалую роль в подавлении мятежа.

А пока Давид покидает Иерусалим, оставляя некогда завоеванный им город. Он идет босой, в простой одежде, утирая рукавом слезы, всем своим видом демонстрируя полную покорность Божьей воле… И столько в этом его уходе было и отчаяния, и веры, и боли от измены сына, что легко понять, почему жители Иерусалима в этот момент тоже утирали слезы, испытывая и сострадание к царю, и трепет перед его величием.

А на самого Давида тем временем нахлынуло поэтическое вдохновение и, идя по Масличной горе, он сложил один из самых знаменитых своих псалмов:

«Песня, которую сложил Давид, когда бежал от сына своего Авшалома. Господь, как умножились мои притеснители, многочисленны восставшие на меня! многие говорят о моей душе: «Нет ему спасения от Бога вовеки!» Но Ты, Господь, — мой щит, моя слава! Ты возносишь мою главу! В голос я воззову к Господу, и Он непременно ответит мне со Своей святой горы. Я прилег и уснул, я проснулся с верой, что Господь поддержит меня. Не устрашусь многотысячной толпы, обступающей меня. Поднимись, Господь, выручи меня, мой Бог, ибо всех моих врагов Ты хлестал по щекам, порочным выбивал зубы. Спасение — от Господа, Твое благословение — на Твоем народе навеки» (Пс. 3).