Царь Борис, прозваньем Годунов

Все переменилось с изменой и бегством карманного короля Магнуса. Любой государь прирожденный дал бы приют беглецу бездомному, но не подумал бы претендовать на земли, этому беглецу во временное пользование выделенные. А вот Баторий подумал и безрассудно вступил в пределы Ливонии. Вновь разгорелся пожар войны ливонской, о которой мы уже решили забыть навечно. Оказалось, что вступить в войну гораздо легче, чем из нее выйти. Вспаханное нами и щедро удобренное своей и чужой кровью поле продолжало регулярно приносить плоды даже против нашего желания.

И вел войну Баторий против всяких правил дедовских, с коварством и вероломством, невиданным в странах христианских и мусульманских. Как, к примеру, начались действия военные: воеводы и ратники нашей пограничной крепости Дюнебург с достоинством несли свою службу тяжелую, испытывая неизбежные тяготы, кои ложатся на плечи воинников в гарнизонах дальних, тем приятнее им было получить от добрых соседей-литовцев несколько бочек вина. Пили за вечную русско-литовскую дружбу, чокаясь заочно кубками с панами литовскими, а как устали и уснули, так эти самые паны ворвались в крепость и перерезали всех до единого пьяных. (Чувствую, что здесь нужен хитроумный знак — запятая, но не могу решить, в каком месте, потому что и пьяные были все до единого, и перерезали всех до единого.) А крепость Венден, которая видела за последние годы столько осад славных и которая после сопротивления ожесточенного с чувством исполненного долга сдавалась на милость очередного покорителя? Достойна ли она была такой участи: захватчики, приблизившись тайно и подделав ключи к воротам, ворвались ночью в крепость и перерезали ее защитников всех до единого сонных. Как вы правильно догадались, каверзу эту могли удумать только немцы, в войске Батория так, с позволения сказать, воевавшие.

Но верхом гнусности было подстрекательство народа русского к измене и бунту. И раньше, случалось, соблазняли воевод вражеских посулами разными и дачами денежными, все признавали этот метод ведения войны не достохвальным, но из-за широкого его распространения мирились с ним как с неизбежным злом. Но то воеводы, а ведь Баторий завалил подметными письмами все наши западные города, и в письмах тех он обещал простым людям всяческое благоденствие в обмен на их покорность. Не оставлял Баторий подобными же заботами и страны европейские. На множестве языков печатались там книжицы, а то и просто цайтунги, в которых восхвалялись подвиги короля польского и его громкие победы, а о Русской державе распространялись всякие враки и небылицы. Их количество было столь велико, что, казалось, войско Баториево состояло не из воинов, а из писак борзых и писцов легкоруких. Приснилось мне раз во сне кошмарном, что это и есть провозвестие войн будущих, когда судьба народов и империй будет решаться не силой оружия и мужеством воинов, а высотой валов бумажных, кои стороны враждующие будут обрушивать друг на друга, когда не полководцы на поле боя, а дьяки да стряпчие будут двигать полки из палат укромных, когда победителем будет объявляться тот, кто громче кричит о своей победе, когда люди будут узнавать о битвах не из рассказов красочных их героев-участников, а из писаний злолживых щелкоперов продажных, кои не только на том поле битве не бывали, но и дальше кабака ближайшего никогда не заходили.

Народ русский дал королю Баторию достойный ответ, выказав непоколебимую верность присяге и пренебрежение лживыми посулами неприятеля. Примеров этого было множество, но первый был одним из ярчайших, поразив даже советников Баториевых. В конце битвы при Вендене, который воеводы наши возжелали немедленно отбить, а вместо этого потерпели досадное и ничем, кроме их собственного неумения и беспечности, не объяснимое поражение, пушкари русские, не желая сдаваться в плен, задушили себя на своих пушках, предварительно ими забитых.

Хорошо, что хоть в одном следовал Баторий правилам европейским — не воевал зимой. Надеялись мы, что за время вынужденного простоя король образумится, остынет и падет к ногам нашим, моля о мире. Для этого послал царь Симеон гонцов в Краков с письмом миролюбивым и с предложениями решить судьбу Ливонии дружелюбно. Была в письме и легкая укоризна, что поступки Баториевы не подобают государю великому. И еще царь Симеон, следуя своему обычаю, не назвал короля Батория братом. «Если бы паны захотели избрать в короли Ивана, родсгва не помнящего, что, и его я должен был бы братом называть? — говорил он на протяжении нескольких лет и тут же добавлял: — Что такое князь трансильванский? Я что-то об этом княжестве до сих пор ничего не слышал». Баторий на это сильно обиделся и, не вняв предложениям мирным, принялся готовиться к большой войне.