Царь Борис, прозваньем Годунов

Также и к литовской границе шли не три монаха, а четыре, но если Отрепьева, Мисаила и Варлаама целовальники описывали в один голос и со всей определенностью, то об их спутнике никто ничего сказать не мог: «Вроде бы был: сидел в уголку, сжавшись и надвинув куколь на лицо. Не человек — тень!» У этой тени было лишь имя — Леонид, его нашли рядом с именами Григория, Мисаила и Варлаама в книге Спасского монастыря в Новгороде-Северском. Что за странное имя — Леонид! Не наше имя! Я тогда еще подумал, что это, наверно, какой-нибудь монашек из греков, они у нас часто бывают по делам веры, вот и этот, возвращаясь на родину, пристал в Москве для безопасности к русским монахам. Подумал так и тем сомнения свои в этом монашке притушил.

Или вот такой вопрос взять: почему самозванец в Польше объявился? Разве ж Димитрий отправился бы в Польшу? Никогда! Я его этому не учил! У казаков — другое дело. Но потом я подумал, что все не так глупо было сделано. Ведь сначала самозванец обратился к православным князьям, в том числе к родственникам нашим Вишневецким, у этих было достаточно денег и собственного войска, чтобы помочь ему поднять мятеж. Когда же с ними не удалось, самозванец двинулся к королю Сигизмунду. Тоже весьма разумно! Сигизмунд сам родился в тюрьме и долго был гоним. Опять же, считал он своей родиной Швецию и престол шведский своим по праву, но его — то у него и отняли, тут и польская корона не в радость. Так что по-человечески Сигизмунд русского царевича понять мог очень хорошо. Но имеет ли право король на чувства человеческие? И вообще, люди ли короли, или через священное помазание приобретают они полубожественную сущность?

Мы в Москве знали, что Сигизмунд отказал самозванцу в военной помощи, но в то же время и приветил его, выделил ему ежегодное содержание в четыре тысячи флоринов, что по его бедности немало, подарил ему великолепный столовый сервиз с русскими гербами и прочие подарки, то есть признал его царевичем русским в сердце своем. И обращался к нему как к Князю Московскому! Ну и что, скажете вы. И другие на это никакого внимания не обратили. Я же, как услышал об этом, так вздрогнул. Ведь отец Димитрия, Иван, до самой злосчастной смерти своей носил этот титул, пожалованный ему царем Симеоном. Естественно, что Сигизмунд перенес этот титул с отца на сына. «А! Оговорился!» — отмахнетесь вы. Я вам так отвечу: это торговка на рынке оговориться может, а короли к титулам очень трепетно относятся, знают, что из-за одного лишнего или недостающего слова войны подчас начинаются, и уж если он сказал Князь Московский, то… Сомнения мои на новый круг пошли.

И вновь вернулись к Гришке Отрепьеву. Розыск о нем был, как я уж говорил, тщательный, все его передвижения отследили чуть ли не по дням, но в перечне этом была дыра дней в тридцать, сразу после посещения инокини Марфы. Тогда предположили, что Отрепьев отлеживался где-то весь этот месяц, копя жирок перед дальней дорогой, даже пошарили немного в его родных местах, но ничего не сыскали и на том успокоились. Мне же этот пропуск не давал покоя, пока я не сообразил, что Отрепьев, прежде чем решиться на свою авантюру, непременно должен был посетить своих благодетелей.

А из всех братьев Романовых он мог достичь одного Федора, собственно, только он один и мог дать на эту затею дозволение и благословение.

С годами я не утерял легкости на подъем, действие у меня всегда шло нога об ногу с мыслью, иногда и опережая. Так что собрался я в одно мгновение.

— Ты куда? — спросила обеспокоенная княгинюшка.

— К дьяволу в пекло!

— Это далеко?

— Антониево-Сийская обитель!

— Феде от меня поклон.

В который раз возблагодарил я Господа, что дал он мне жену не только любящую, но и понимающую, вскочил на коня, махнул призывно свите и помчался Тверской дорогой. К исходу четвертого дня я вступил в келью старца Филарета. Келья по размерам не много уступала монастырской трапезной, была богато убрана коврами бухарскими и шемаханскими, не только по полу, но и по стенам, поставец сиял золотой посудой, на столе же выстроились узкогорлые золотые и серебряные с узорочьем кувшины, как я догадался, не с квасом, тут же стояли наготове чары и блюда с пряниками, орехами и яблоками. Под стать келье был и старец. Федор немного раздобрел, но под шелковой черной рясой это было почти незаметно. Да и ряса на рясу не походила, скорее на рубашку, так и казалось, что застал я хозяина в момент одевания и принесет сейчас холоп доспех блестящий или кафтан парчовый. Впечатление усиливалось видом красных сафьяновых с серебряными разводами сапог и блеском перстней, унизывавших руки. Щеки и лоб старца были гладкими, без единой морщины, а в широкой бороде и длинных, как в молодые годы, волосах не было ни одного седого волоса. Хорошо выглядел Федор, ничего не могу сказать, я тогда еще подумал с некоторым удивлением, отчего это многие другие бояре и князья, о которых я вам рассказывал, в монастырях не заживались.