Царь Борис, прозваньем Годунов

— Убийц мы предъявить не можем, — размышлял Годунов, — поэтому для всех будет лучше, если скажем мы, что Димитрий сам нанес себе рану смертельную, играл, к примеру, с ножом и порезался, мамка же с кормилицей, заболтавшись, не заметили, вот царевич кровью и истек. Мамка с кормилицей признаются, это я на себя беру.

— Эти признаются! — согласился я. — Вот только кто поверит, что такой мальчик, большой и здоровый, мог ножом насмерть зарезаться, чай, не младенец.

— А если не здоровый? Если на него вдруг черная немочь напала, тогда мог? Извини, князь светлый, ты в этом больше понимаешь.

— Тогда, конечно, мог, — ответил я, нисколько на слова друга моего нового не обидевшись. — Вот только не было у Димитрия падучей!

— Так ведь и ножа не было! — в тон мне воскликнул Годунов.

Оно так, крыть было нечем. Тут еще в голове моей мелькнуло воспоминание смутное, что все это уже было, было! Я согласно кивнул головой.

Наш союз с Годуновым увенчали мы клятвой обоюдной, что никогда и никому, даже на исповеди и на смертном одре, не откроем нашей тайны общей, и на том крест целовали.

После этого я вернулся в свои палаты, где княгинюшка моя уже пританцовывала на месте от нетерпения, одетая для поездки верховой, — дошло, слава Богу! Выехали мы из Москвы на луга окрестные, нашел я поляну, где на сто шагов вокруг не было ни одного укрытия для уха потаенного, и тихо поведал княгинюшке обо всех событиях последних дней. Только не надо мне пенять, что я столь быстро нарушил клятву крестоцеловальную, мне с княгинюшкой разговаривать — все одно, что с самим собой, даже лучше.

Годунов нисколько не шутил, говоря, что вся задержка во мне, потому что на следующий день по моему приезде собрался собор Священный вместе с Думой боярской, в присутствии царя Федора заслушали доклад князя Василия Шуйского о розыске в Угличе. Говорил он не об убийстве, а о гибели, тогда же впервые, неуверенно и среди многих прочих, прозвучали слова о том, что царевич мог сам неосторожно пораниться. Бояре и святые отцы вынесли приговор глубокомысленный: «Царевичу Димитрию смерть учинилась Божьим судом» — дело же отправили на доследование.

После заседания царь Федор пригласил меня к себе. Видел я, как искренне и сильно горевал он о гибели Димитрия, никого мне не было так тяжело обманывать, как его, святого человека. Хорошо еще, что говорил все время Федор, на мою долю оставались вздохи горестные, кряхтение и утирание слез. Говорил же Федор о том, что хотел он перенести тело царевича в Москву и похоронить рядом с отцом, но патриарх отговорил, ссылаясь на то, что по розыску Димитрий, вполне возможно, сам себя жизни лишил, а самоубийцам не место в храме. Еще Федор порывался ехать в Углич, чтобы помолиться на могиле, но его отговорили моровым поветрием. Так ли это, вопрошал меня Федор. Я лишь согласно кивал головой.

После этого я вновь отправился в путь, на этот раз долгий и далекий. По дороге в Ярославль Господь свел меня с игуменом одного из вятских монастырей преподобным Трифоном, это и определило мой окончательный выбор. Хорошее место Вятка, глухое, малолюдное, лежащее в лесах густых в стороне от основных путей торговых, с другой стороны, не очень далекое, все жтаки не Сибирь какая-нибудь, за неделю хорошего ходу можно добраться. Туда я и отвез Димитрия, в состоянии которого не произошло никаких изменений. Определил его послушником в монастырь под именем Юрия, оно само на ум пришло, когда объяснял я, что он крестник мой.

По возвращении в Москву застал отголоски последнего, яростного всплеска бунта. Не сумев возмутить народ ни известием ложным об убийстве Димитрия, ни слухами о его чудесном спасении, ни поджогами в Москве, заговорщики решились на прямой штурм. Извещенный заранее своими соглядатаями, Годунов принял меры к защите: в самой Москве и вокруг нее были размещены до тридцати тысяч стрельцов, на предполагаемом же направлении главного удара, между Калужской и Тульской дорогами, поставили гуляй-город, там под знаменем своим встал сам наследник, царевич Борис. Приступ был осуществлен по воровскому заводу, ночью. Такого Москва еще не видала! Разбуженные канонадой пушечной, жители московские, оглядевшись, устремились на стены Земляного города. Пушки весело и споро палили во тьму, кое-где был слышен звон от ударов сабельных, единственное же светлое, от частых вспышек пищальных, место было вокруг гуляй-города, там, видно, шел бой нешуточный. Но еще большее удивление жители московские испытали утром — врагов не было! Тела павших быстро убрали, оставшиеся же в живых рассеялись в лесах. Кто нападал и кто стоял во главе нападавших, так и осталось для всех тайной, последнее даже для Годунова, чем тот был немало раздосадован. Свои мысли на этот счет я в который раз оставил при себе.