Царь Аттолии (ЛП)

Не останавливаясь и не говоря никому ни слова, он, как барсук, устремился к своей норе. Он поспешил вдоль коридора казармы и юркнул в узкий дверной проем своей квартиры. Затем он бросился на кровать, прижался спиной к стене и подтянул колени к груди, как в детстве, когда боялся страшилищ в темном углу. Потом он крепче обхватил колени и через некоторое время зевнул. В казарме стояла мертвая тишина. Звук случайных шагов в коридоре и во дворе, но ничего из ряда вон выходящего. Ни криков, ни звона оружия, ни топота ног отряда, спешащего арестовать одного маленького непослушного гвардейца. Костис снова зевнул. Он не спал всю ночь. Он приложил голову к стене и заснул сидя.

Голод и ноющая боль в затекших мышцах разбудила его несколько часов спустя. Болезненно морщась, он потянулся и решил, что ему все равно придется либо покинуть комнату либо умереть с голоду. Кроме того, ему нужно было проверить расписание дежурств. Официально он все еще наслаждался трехдневным отпуском, предназначавшимся для охоты с Аристогетоном, но, возможно, из-за чрезвычайной ситуации, график изменили, и раз его не арестовали, то ему надлежало нести службу. Может быть, его участие в трагедии, разыгравшейся в тронном зале, на некоторое время упустили из виду и забудут в будущем? Ему оставалось только надеяться. Он пошел в столовую.

Там было почти пусто. Несколько небольших компаний, близко склонив головы друг к другу, говорили вполголоса, создавая тихое гудение. Костис отрезал себе ломоть хлеба и сыра, насыпал полную плошку оливок и зачерпнул миску тушеного мяса. Он положил хлеб на рагу, сыр на хлеб и аккуратно водрузил чашку с оливками на вершину этого сооружения, освободив вторую руку для кружки разбавленного вина. Он сел в одиночестве в сторонке, но прежде, чем успел прикоснуться к еде, был окружен товарищами.

— Есть новости? — спросили мужчины, усаживаясь на скамье по обе стороны от него.

— Я с рассвета сидел у себя в комнате, — сказал Костис.

— Тогда у нас есть новости для тебя, — ответил кто-то.

— Наверное, я их знаю. Телеус и остальные освобождены.

— Ты там был?

— Ты не был на дежурстве?

— Я был в толпе.

— Ай, глупая затея. Тебе нечего было там делать.

— Это точно, — согласился Костис. — Больше я такого не повторю.

— Значит, ты вернулся к себе? И ничего больше не слышал?

— А что еще было? — осторожно спросил Костис.

— О драке между царем и царицей.

Костис поставил кружку. Торжественным шепотом ему передали эту новость.

* * *

Царица прямо из тронного зала отправилась в апартаменты царя.

— Я хочу видеть моего господина Аттолиса, — сердито сказала она.

Никогда прежде она не обращалась к нему этим официальным именем.

— Я здесь, — ответил он, выходя к двери в ночной рубашке и халате, помятый и бледный, но решительный.

Он ждал ее. Царь прислонился к дверному косяку, в то время как его перепуганные слуги разлетелись по углам, как пучки соломы при первом порыве бури.

Царица набросилась на него, а он отвечал сначала спокойно, а потом со все большим раздражением.

— Ты позволишь мне наказать хоть одного преступника? — кричала Аттолия. — С чего ты вдруг так полюбил Телеуса, что стремишься сохранить его жизнь любой ценой?

— Я только попросил тебя пересмотреть твое решение.

— Там нечего пересматривать!

— Ты знаешь, почему он нужен мне.

— Не так уж и нужен, — заявила она категорично.

Царь проигнорировал ее категоричность.

— Сейчас больше чем когда-либо, — настаивал он.

— Он провинился.

— Это не совсем его вина!

— Значит, ты собираешься отменять мои решения? — Аттолия словно предлагала ему пойти на риск.

— Ты сказала, что я могу, — решительно ответил Евгенидис.

Он зашел слишком далеко, и царица замахнулась на него. Царь не пытался избежать удара. Его голова резко откинулась назад, и он ударился виском о дверной косяк. Он пошатнулся, но удержался на ногах. К тому времени, когда он открыл глаза, она уже подошла к дверям, а затем исчезла.

Прежде чем его слуги вышли из оцепенения, царь вошел к себе в спальню и закрыл дверь. Она захлопнулась с треском, похожим на выстрел из пистоля, и они услышали, как поворачивается ключ в дверном замке.

Сеанус попытался отпустить язвительный комментарий, но его острота притупилась о неожиданно пробудившуюся симпатию к царю.

— Вчера я подумал, что она его любит, — жалобно сказал Филологос.

— Я тоже. И что он любит ее, — подхватил кто-то еще.

— А теперь…

— А теперь я думаю, — сказал Иларион, прерывая дальнейшие рассуждения, — что нам всем незачем толкаться здесь, как прошлой ночью, и некоторые из нас могут лечь в постель.

Он положил руку на плечо Филологосу и подтолкнул его к двери небольшой комнаты за царской гардеробной, которую использовали как спальню для находящихся на дежурстве придворных.

— Кто знает, может быть, проснувшись, ты обнаружишь, что мир перевернулся еще раз?

Он оглядел остальных слуг, находящихся в комнате, как бы предупреждая, что обращается не только к Филологосу:

— Помните, что любовь царей и цариц непостижима для нас, простых смертных.

Если кто-нибудь и заметил, что он назвал вора из Эддиса царем, то предпочел ничего не говорить.

* * *