Царь Алексей Михайлович

Время Царя Алексея Михайловича — высшая точка мироявления Русского Царства, период существования уникального Государства-Церкви, когда закон сакральный и закон формальный пребывали в гармоничном и неразрывном единстве. Несмотря на то, что Россия уверенно развивалась, вводилось множество «новаций» и «улучшений», духовный строй государства и социума не подвергался качественным трансформациям. Духовная память и духовное единение «высших» и «низших» социальных слоев оставались неделимыми. Даже Раскол серьезно не поколебал подобной нравственно-государственной монументальности Руси.

Однако политика «улучшения» церковного обряда неизбежно давала о себе знать. Хотя Алексей Михайлович постепенно пересмотрел свое отношение к конфликту Митрополита Филиппа и Иоанна Грозного и не признал неправоту Самодержца, на сложившиеся общественные представления влияли другие, общеисторические факторы. Митрополит Филипп продолжал противопоставляться Первому Царю и его духовному наставнику Митрополиту Московскому и всея Руси (1542–1643) Макарию. Под сомнение подпадал и Стоглавый Собор 1551 года, чьи решения служили историческим обоснованием «старого обряда».

Суд над деяниями Стоглавого Собора произошел на Церковном Соборе зимой 1666–1667 года, отрешившем от Первосвятительского сана Патриарха Никона. Одновременно соборяне вынесли и определения, касавшиеся русской богослужебной практики. «О значении честного креста, сиречь о сложении двою перстов, и о сугубой аллилуйи и о прочем, еже писано не разсудно, простотой и невежеством, в книге Стоглаве, и клятву, юже без рассуждения и неправильно положена». Результатом стало решение, полностью отменявшее Стоглавый Собор: «Тую неправедную и безрассудную клятву Макариеву и того собора разрешаем, и тот собор не в собор, и клятву не в клятву, но ни во что вменяем, яко же и не бысть» [524].

Раскол стал явью, но это, как показало дальнейшее, стало только незначительным эпизодом, по сравнению с тем катстрофическим разладом, разломом и подлинным расколом, наступившим после утверждения у власти младшего сына Алексея Михайловича — Царя Петра Алексеевича, принявшего в 1721 году титул «Императора». С Петра весь строй начал переиначиваться, насильственно менялись практически все символы, вектора, ориентиры национально-государственного бытия. О коренной переориентации Русского Царства, ставшего «Российской Империей», очень удачно написал один из исследователей.

«Россия пережила великий раскол между Церковью и государством, раскол внутри Церкви и начало царствования Петра I, человека, который в концепции «Третьего Рима» навсегда покончил с идеей «Нового Иерусалима» как духовного содержания этой концепции и явно предпочел идеи, укладывающиеся в понятие «Вавилон», навсегда расколов русское общество на две почти несовместимые части » [525]Думается, что точнее все-таки проводить аналогии не с «Вавилоном», а с другим великим языческим государственным феноменом — «Римом Первым».

Алексей Михайлович не вошел в разряд «великих преобразователей», которых так славословила всегда секулярная «историческая наука». Но это был, без сомнения образцовый Царь по меркам Московской Руси. «Всем своим поведением, даже внешним видом, солидным и степенным, он являл как бы идеал Московского Царя — хранителя устоев и традиций, ревностного христианина, заботившегося о благочестии и благолепии» [526].

Он был кроткого нрава образованным русским человеком XVII века, Провидением, т. е. Волей Божией, вознесенным на самый верх властной пирамиды. Он этой участи для себя не искал и ее не домогался, а получил в силу своей царскородности. И никогда, даже в минуты своих светских «увлечений», не забывал, что он — Царь Православный, обязанный беречь, приумножать и вести «народ христианский» по дороге, завещанной людям Спасителем и апостолами Его.

Молитва, Пост и Милостыня — высшие духовные обязанности любой православной натуры, являлись нарекаемыми эталонами бытия и для Царя. На протяжении всей своей жизни он являл благочестие каждодневно, но не для того, чтобы «произвести впечатление» на окружающих, а исключительно потому, что иначе он жить не умел и не хотел. Так происходило как на людях, так и в тиши царских теремов.

Иностранцы невольно поражались тому, как Русский Царь «много» тратил на вещи, которые невозможно было «рационально» объяснить. Один из европейских визитеров, кто имел возможность близко наблюдать Алексея Михайловича, потом написал: «Благодетельность Царя простирается до того, что бедные почти каждый день собираются ко дворцу, и получают деньги целыми горстями, а в праздник Рождества Христова преступники освобождаются из темниц и сверх того еще получают деньги» [527].

В «Европе» же XVII века, при самых известных дворах и правителях, ничего подобного узреть было невозможно, но не потому, что там не было бедных и нищих, а потому, что носитель верховной власти социальными и церемониальными препонами был слишком удален и отгорожен от простых смертных.