Ц 7 (СИ)

Двадцать седьмое января… Одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года…

Дата его смерти.

Мысль о том, что он умрет сегодня, наполняла холодным ужасом и тоской. А разные эмоциональные раздраи, вроде «я так не хочу-у!», и прочие выбрыки сознания, не брались им в расчет — всё предрешено. Исхода нет.

«Забавно…» — криво усмехнулся старик.

Свою судьбу он узнал еще до революции, и все минувшие годы лишь в этот треклятый день вспоминал о том, что грядет. Да и то не всегда — в сорок втором не до того было.

Котов прикрыл глаза, но дремота отлетела, вспугнутая нарастающим беспокойством.

«Пора вставать, хе-хе… В последний раз!»

Равнодушно откинув одеяло, он сел, нашаривая тапки, и поднялся, одной рукой упираясь в колено, а другой отталкиваясь от скрипнувшей кровати. Немочь, немочь…

Прошаркав на кухню, Игорь Максимович налил в джезву воды из-под крана, включил газ и дал подрагивавшим голубым язычкам пламени лизнуть закопченное донышко. Древняя бронзовая кофемолка не понадобилась, намолол с вечера.

«Справляем поминки, метагом?» — протащилась траурная мыслишка. Не дождалась раздраженного отклика — и осыпалась черной пыльцой.

Смысла не осталось ни в чем.

«Долги только раздать…»

Пухлая, отблескивающая шапочка пены вздулась, намереваясь сбежать, и Котов снял джезву. Прислушавшись к позывам голодного организма, он отрицательно мотнул головой — обойдешься, дряхлая плоть… Потерпишь. Тут осталось-то…

Последние четыре дня Игорь Максимович не ел, пил только. Противную теплую воду. Родниковую, правда. Но сегодня можно и побаловать себя. И сахару три ложечки… Нет, лучше сгущенки!

Намешав, Котов отхлебнул, поразившись обычной мелочи — он опасливо касался губами краешка чашки, боясь обжечься!

Глупости говорят люди, считая, будто деды устают жить…

— Один дурак сказал, — глухо проворчал метагом, — а остальные повторяют…

Старым людям куда страшнее, нежели молодым — они чуют подступающий предел. Черный, осыпающийся край могилы — неглубокой, всего в рост человека — и бездонной… Вот и цепляются за жизнь, скулят… то в больницу бросаются, то в церковь. «А вдруг там что-то есть?.. А вдруг хоть душа моя бессмертна?»

— Скоро узнаешь! — проскрипел Игорь Максимович, кривясь в мефистофельской усмешке.

Смакуя, он выпил всю кружку. Посидел немного, словно наблюдая, как горячий кофе отдает тепло, и глянул за окно. Тьма.

Полнейшая… Беспросветная… До чего ж она затягивает своей чернотой, смыкая в себе начала и концы…

«Говорят, для истинного разума смерть не окончательна, — подумал Котов. — Интересно, кто это сказал? Мудрец? Глупец? Или хитрец? Как проверить сие надменное утверждение? Умерев? И что докажет уход в небытие — окончательность смерти или неистинность твоего скудного разума?»

— Скоро проверишь, — буркнул он вслух, поднимаясь из-за стола.

Пора. Избежать гибели не удастся, но лучше не дожидаться убийц в тупой коровьей кротости, а сыграть по своим правилам — явиться на «место преступления» лично.

Смешная гордость обреченного? Пускай…

Игорь Максимович не спеша оделся во все чистое, и обошел напоследок жилплощадь, трогая знакомые, годами служившие ему вещи. Вроде бы, всё сделано, все бумаги заполнены, скреплены подписями и печатями… Да не вроде, а точно. Всё.

«Пора отдавать долги…»

Помедлив еще минутку, Котов передернул плечами и вышел в прихожую. Обулся, стерев пыль с башмаков. Намотал шарф. Накинул тяжеловатую теплую куртку. Решительно шагнул за дверь, и прикрыл ее за собой.

«В последний раз…»

Мягко провернулся замок, щелчками задвигая сувальду.

«Запасной ключ у Миши, — кивнул себе Игорь Максимович, и хлопнул ладонью по куртке. — А паспорт я взял? Для опознанья, хе-хе… Ага, вот он. Ну, всё…»

Неторопливо спустившись по ступеням, слушая спящий подъезд, он вышел на тихую улицу.

«Перед смертью не надышишься…» — мелькнула мысль.

Тот же день, позже

Москва, Нескучный сад

Аллея кое-где была очищена до асфальта, и Котов ступал с белого на черное, словно продвигая пешку. Мороз не чувствовался, лишь пар клубился на выдохе.

Черные деревья стояли недвижимо, сторожа предрассветный сумрак. В сторонке забелела колоннами ротонда.

«Где-то здесь… — заоглядывался Игорь Максимович. — Да вот же».

Он свернул на заснеженную тропинку, уводившую в чащу. Впрочем, какие дебри в центре города? Вон, за стволами белеет река, глыбятся дома на том берегу. Зажглись первые окна…

Котов вышел на пересечение дорожек, и замер. Они были здесь, и ждали его.

Два азиата на флангах, филиппинец и тибетец, зябко кутались в смешные мохнатые шубы, вызывая в памяти ассоциации с «Джентльменами удачи», а третий, в наглухо застегнутом длинном пальто, попирал снег посередине, прямой и жесткий, словно сделанный из стали и сыромятной кожи. Его плоское индейское лицо с отсветом красной меди было бесстрастно, словно маска из камня.

— Твоя прийти сам, — выговорил он равнодушно, но в черных обсидиановых глазах сверкнули искорки.

— Как зовут тебя, палач мой? — устало спросил Котов.

— Моя звать Аидже.

«Убивай его, и пошли! — гулко отдалась мысль филиппинца. — Холодно!»