Ц 6 (СИ)

Отворив взвизгнувшую дверцу печки, бросил на тлеющие уголья скрученные свитки бересты и подложил дров. Огонь нехотя разгорелся, отразившись сполохами на вогнутой стене. Треск и щелканье поленьев озвучили первобытный уют, а труба загудела бодро, вытягивая дым и напуская тепло.

Я снял с полки пару шерстяных одеял, вроде тех, что раздают проводницы в вагонах, и обнаружил маленькую закопченную иконку. Ликов святых было не разобрать, да и какая мне разница, чьи скорбные очи угадываются под наслоениями жирной сажи?

«Корнилий… — усмешка напрягла губы. — Свой среди чужих, чужой среди своих. Монах-атеист! Каких только особей не наплодило человечество…»

Подумав, я вышел в сени набрать дров. Пришлось оставить дверь в келью открытой, чтобы выпустить чуток света, иначе поленницу не разглядишь. И напустить холода.

Быстренько вернувшись с полной охапкой, я заперся и скормил каменке парочку дубовых полешек. Огонь принял угощенье, жадно облизывая сухое дерево трепещущими алыми языками. В трубе завыло басистей, а протянутые ладони уловили волны жара, насылаемые каменной кладкой. Сверху неведомый печник вмуровал раковистую пластину чугуна — над нею восходило сухое пекло. Паутина на гладких бревнах потолка полоскала, как флажок на ветру, и всё явней проступали запахи — горьковатого дымка, смолистого дерева, текучего воска.

Я медленно присел на топчан и сложил руки на коленях. Корнилий, заводя разговор о «научении духовном», отделывался туманными лексемами, как будто позаимствованными у фантастов. Он упоминал о «психодинамическом резонансе», о «растормаживании нейронных состояний» и «фатум-инверсии», но какими именно штудиями я буду упражнять свой дух, старец умалчивал. Впрочем, «старшему научному сотруднику» хотелось верить. Будучи чужд и корысти, и честолюбия, отрешась от земного, монах-безбожник постигал истину…

…Гулко хлопнула дверь в башню. В сенях старательно затопали, отряхивая снег с валенок, и ко мне ввалился краснощекий инок, закутанный в тулуп. Неловко поклонившись, он выставил на приступочек чугунок, да ломти каравая, замотанные в рушник, а на край каменки пристроил малость помятый, но до блеска начищенный медный чайник.

— Спасибо! — обрадовался я, чуя позывы голодной плоти.

— Богу благодарение, — забормотал послушник, смущаясь, и вывалился обратно в сени. Негромко скрипнул башенный створ, вжимаясь потуже в косяк — видать, монашек навалился.

— Кушать подано, — крякнул я, потирая ладони. — Садитесь жрать, пожалуйста!

В чугунке прела теплая еще, разваристая картошка с капустой, без единого мясного волоконца, понеже пост великий. Я умолол простенькое яство, жмурясь от аромата свежеиспеченного хлеба. А до чего вкусен бублик с чайком… Воистину, простое — лучшее!

Сыто отпыхиваясь, приоткрыл печную дверцу, выпуская на стену огневые отсветы, и погасил свечи. В бойнице сразу же забелел кончик луны на ущербе, колюче мигнула звезда.

«Всё будет хорошо, Квизац Хадерах!» — улыбнулся я просветленно — и с хряском зевнул, смазывая посыл.

Воскресенье, 6 марта. Полчаса до полудня

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Проснулись мы поздно, в десятом часу — уж больно много сил потратили ночью. Меня же неделю не было, а Рита даже позвонить не могла, маялась одна… Девушка долго жаловалась мне на печальную судьбу брошенной невесты. Сначала в зале, сидя на столе и болтая ножками, пока я сдирал с себя сто одежек и все — гадство какое! — с застежками. Затем на кухне… Нет, на кухне — это потом, после ванной и спальни. Хороший вечерок получился, долгий…

Марик однажды, стыдясь и запинаясь, спросила у меня, не слишком ли она развратна. Ну, нельзя же только о том и думать, где бы да как бы заняться этим! А я ей ответил в том смысле, что любовь и страсть — главнее всего на свете, что это основа основ бытия.

Лиши нас амурных утех, и научно-технический прогресс завязнет, утратив мотивацию. Никому не ведомо, как звали гоминида, наловчившегося извлекать огонь, но — спорим! — первый в неписаной истории костер он разжег для своей лохматой подруги, чтобы та могла согреться.

Да вся наша культура, великолепный сей Дворец Мысли и Духа, рассыплется — асексуальным творцам нечего станет воспевать. Красота людская ощущается нами через призму эротического восприятия, а отлученные от секса, мы уподобимся бесполым уэлссовским марсианам, холодным и равнодушным, хоть и мозговитым тварям. Впрочем, ненадолго, понеже вымрем. Ведь никому из лишенных основного инстинкта даже в голову не придет плодиться и размножаться. Мучиться, не спать сутками… Чего для?

Впечатленная моими пламенными речами, Рита дала торжественное обещание приставать ко мне везде и в любое время…

…Я осторожно повернул голову, и девушка, уловив через подушку шорох пробуждения, улыбнулась, не открывая глаз.

— Выспался? — она потерлась щекой о мою грудь, дотянулась губами до плохо выбритого подбородка. — Колючка…

Выпростав руку из-под одеяла, Рита огладила мне лицо, словно исследуя впадинки и округлости.