Трудно стать богом

– Вот теперь слышу нормальную речь. А то будто не с человеком разговариваю, а с малохольным херувимом, не поймешь, слышит он меня или у него в башке один звон малиновый. Похмельной… то есть духовной… жаждою томим до родины я дозвонился – и малохольный херувим из телефона мне явился! Значит, так. Сейчас мне ничего не отвечай. Я перезвоню через пару дней. Подумай. Крепко подумай, Малянов! Такого шанса у тебя больше не будет! – и вдруг сказал совсем тихо, совсем иначе: – Честное слово, Митька, я правда хочу помочь. И… я очень соскучился.

Малянов сглотнул – горло зажало. Дернул головой.

– Я понимаю, Валька, – так же тихо и чуть хрипло ответил он. – Спасибо.

– Спасибо в стакане не булькает! – вдруг опять взъярился Вайнгартен. – Мне не спасибо твое нужно, а чтобы ты был здесь и чтобы ты сделал дело!

– Я подумаю.

– Вот и хорошо, – снова тихо сказал Вайнгартен после паузы. Помолчал, шумно дыша. Спросил: – Видишь кого-нибудь?

– Кого? – невольно спросил Малянов, хотя сразу понял, о ком речь.

– Кого-нибудь из… нас.

– Только Глухова. Вчера вот надрались не в меру. А так – все больше в шахматы с ним играем…

– В старики записался, Малянов? Ох, не позволю я тебе этого. Не позволю! А… ну…

– Фила?

– Да. Вечеровского.

– Нет, ничего не знаю о нем.

– Если вдруг объявится – держись подальше, – неожиданно сказал Вайнгартен. – Он… третий тип. Не ты и не я, а… фанатик. Жрец чистой науки, мучитель собак и кроликов. Как он нас разыграл тогда… как подопытных! Никогда не прощу. А неуязвимца как изображал! Все на равных сидят, обалделые, а он как бы ни при чем, советы раздает. «Все-таки я умею владеть собой, бедные мои барашки, зайчики-гулики!» – почти злобно передразнил он. – Тоже мне, Тарквиний Гордый… Он и тебя постарается сделать либо кроликом, либо мучителем – но кроликами-то окажутся твои близкие, мы это уже проходили.

– Валька… у тебя тоже что-то там… происходило?

– Ну уж дудки! – взъярился Вайнгартен. – Я на-ар-рмальный приспособленец! Мне эта ваша божественная истина нужна, как Ильичу в Мавзолее сортир. Я с удовольствием работаю и наслаждаюсь материальными результатами своей работы, и никто меня не трогает. Все истины, Малянов, приобретают смысл только тогда, когда начинают облегчать быт, понял? Ну все, старик. Помни, что я сказал. И думай, думай, думай!

– Твоим тоже приветы передавай!

– Непременно. Жму!

И он дал отбой.

Несколько секунд Малянов сидел неподвижно, все прижимал трубку к плечу. Потом решительно положил ее на рычаги обмотанного изолентой, трижды уже битого аппарата и встал.

– Я твой рассольник обратно в кастрюлю вылила, – сказала Ирка, когда он вошел в кухню. – Сейчас разогрею. Кто там на тебя насыпался?

– Глухов, – сказал Малянов. – Похмелиться звал.

– А трезвонило, как по межгороду, – удивленно сказал Бобка.

– Мне тоже поначалу показалось. Нет, свои. Иронька, я сейчас уйду часа на три… да не к Глухову, не бойся…»

4

«…зумеется, битком набит, Малянов еле втиснулся. Он даже хотел пропустить этот и дождаться следующего – если долго не было, имеется шанс, что потом придут два или даже три подряд, есть такая народная примета; но он и так уже опаздывал. И ему хотелось скорее вернуться домой. Очень хотелось. Ощущение близкой беды сдавливало виски, ледяным языком лизало сердце, и сердце, отдергиваясь, пропускало такты. Убедиться – и домой. В чем убедиться? Он не знал. Хоть в чем-нибудь.

Валька больше не позвонит. Возможно, даже пожалеет, что звонил.

А может, и нет. Может, действительно соскучился. И памятная, вечная его развязность, возведенная сейчас в квадрат, в куб, – от непринужденности ли она? Скорее наоборот. От непонимания, как держаться.

Но почему он ни разу не написал – ни письма, ни хоть открытки? Это я не знал и до сих пор не знаю, куда ему написать в случае чего, а мой-то адрес не менялся! Исчез на восемь лет – а теперь нате! Может, у него все-таки что-то случилось – только он виду не подает…

Как же все подтверждается забавно! Да. Куда как забавно. Если теория демонстрирует хотя бы минимальные предсказательные возможности – значит, она не совсем бред. Значит…

– Пробейте, пожалуйста, талон.

– Не могу, простите. Рук не вытащить.

Молодец, Валька. Сделал-таки… Наверное, и Нобелевку свою получит. Хорошо бы.

Скорей бы домой.

В спертом воздухе забитого под завязку автобусенка, медленно и натужно катящего по лужам, отвратительно завоняло сивухой с луком; сзади на Малянова навалились и больно вогнали под ребро какой-то острый угол. Малянов заерзал, выкручиваясь червем и пытаясь пустить угол мимо.

– Чего пихаешься, мудила? – невнятно, но громко спросили его. – Щас как пихнусь – костей не соберешь.

Малянов смолчал, не поворачивая головы.

– Ну чо вылупился? – спросили его и навалились сильнее. – Поговорить хочешь? Дак давай пошли из трясунца выйдем, разберемся?

Малянов молчал.

– Вот мудила!