Трудно быть солнцем

Суматоха улеглась неделю спустя. Ирупов приложил колоссальные усилия, смог замять скандал. С момента злосчастной свадьбы я его не видела. Общественности не донесли о письме и цветке, все обставили как ограбление. Но ведь это и могло быть ограблением – овальный бриллиант «Утренняя заря», названный так потому, что внутри камня заметен нежный розовый оттенок, похожий на первые лучи зари, бесследно исчез. Вероятно, тот, кто затянул шарф на тонкой шее Евгении, порвал ожерелье, а потом…

Что было потом, никто точно не знал. Были допрошены все слуги и гости, но никто не мог дать полезной для расследования информации. Последний раз Евгению, вполне счастливую и смеющуюся, видели с собственным супругом. Затем, сказав, что она сейчас вернется, Ирупова исчезла. А потом слуга обнаружил ее тело около оранжереи, куда доступ гостям был закрыт.

Слугу тщательным образом допросили, однако его непричастность к убийству и исчезновению бриллианта была очевидна. Затем в прицел следствия попал молодой человек по фамилии Аркадьев, который, как я потом узнала, был тем самым странным типом, сравнившим торжество по случаю бракосочетания Евгении и Федора с пиром во время чумы. Он, сын одного из приглашенных гостей, важного редактора петроградской газеты, симпатизировал социалистическим идеям и откровенно конфликтовал со своим отцом.

Аркадьева даже арестовали, и некоторые из газет, составлявших конкуренцию листку, издаваемому его отцом, подали это как разоблачение – жутким монстром, убившим молодую княгиню всего через несколько часов после заключения церковного брака, был социалист и нигилист Аркадьев.

Однако, оказавшись вдали от богатого папы, привычного комфорта и внимательно слушающей сочувствующей публики, юноша сломался. Он превратился в плачущего мальчишку, каким и был на самом деле. Когда он понял, что его – ни много ни мало – хотят обвинить в убийстве Евгении Ируповой, он впал в истерику. Он отрицал свою причастность к убийству и краже бриллианта.

Властям, что вполне понятно, было бы только на руку, если бы жутким и бесчеловечным убийцей оказался именно юный Аркадьев, это позволило бы начать кампанию против социалистов и их приверженцев, однако и этот след оказался неверным. Единственное, в чем могли обвинить молодого человека, так это в отсутствии должного воспитания, но это упрек, обращенный больше к его могущественному петроградскому папе, чем к нему самому.

Затем жертвой слухов стал Федор Шаховской. Князя обвиняли в том, что он согласился на мезальянс, каким был брак с Евгенией Ируповой, для собственной выгоды. Еще бы, он получил от Ирупова огромное приданое, а его молодая жена – не прошло и дня после заключения брака – была убита. Я сочувствовала Федору и старалась поддерживать его, как только могла. Я навестила его в небольшом особняке, где он проживал с матерью и сестрами. Княгиня Шаховская, его матушка, встретила меня радушно и сразу же принялась жаловаться:

– Елена Карловна, дорогая моя, я же знала, что этот брак не доведет моего сына до добра! Я всегда, слышите меня, всегда была против этого мезальянса! И вот, вы убедились, что я права!

Я не могла возразить, хотя прекрасно знала, что старая княгиня изо всех сил старалась приблизить час венчания, дабы ее сын, бедный и с кучей картежных долгов, мог бы стать мужем ужасно богатой Ируповой.

– А как вы думаете, может ли теперь Федор претендовать на часть наследства своей покойной жены? – задалась вопросом старая княгиня.

Шаховской, который присутствовал при разговоре, воскликнул:

– Боже мой, мама, неужели и ты не понимаешь – я женился на Евгении по любви, а не из-за меркантильных расчетов! Мне так тяжело!

Я могла представить себе, как же тяжело бедному Федору. Мое сердце обливалось кровью, когда я видела его, осунувшегося, похудевшего, со слезами на глазах.

Событием следующей недели стали помпезные похороны Евгении. Ирупов истратил на эту церемонию колоссальные средства. Сорок лошадей, украшенных черными помпонами и черными же страусиными перьями, везли карету, в которой покоился гроб бедной девочки. Адриан Николаевич поклялся, что поставит своей дочери памятник и возведет для нее великолепный мавзолей. Его супруга с нервным срывом лежала где-то в покоях их особняка, сам Ирупов, одетый во все черное, превратившийся в свою тень, в гордом и страшном одиночестве шествовал за каретой с телом Евгении.

Ее погребли на местном кладбище.

– Елена Карловна, спасибо вам за все, – сказал мне на прощание Ирупов. Он решил как можно быстрее уехать в Петроград. Он, насколько я знала, не верил ни на йоту в виновность анархиста Аркадьева, поэтому и не хотел становиться участником фарса.

Я проводила его с женой до ближайшей железнодорожной станции, откуда они отправились в столицу. Смерть Евгении Ируповой, неразгаданная и такая страшная, так бы и осталась легендой нашего городка, если бы не следующее событие, которое произошло через семнадцать дней, двадцать второго августа…