Трудно быть хорошим

Она села на кровать и, пока ждала, слушала старика. Охотник нашел небольшой, в ледяных зазубринах и выступах бугор. Он снял свою бобровую шапку; мех внутри пропах его теплом и потом. Охотник положил шапку на лед вверх дном, чтобы привлечь медведя, а сам стал ждать с подветренной стороны за ледяным бугром, сжимая в руке нефритовый нож.

По тому, как тяжело, с хрипом, он тянул свое повествование, она решила, что близок конец его сказу. Однако старик вдруг потянулся под подушку, нашарил в своем запасничке сушеную рыбу и отпил воды из жестяной кружки. Всю ночь она слушала, как описывает старик каждый вдох человека, каждое движение медвежьей морды: то зверь пытается поймать звук человеческого дыхания, то втягивает воздух, ища запах охотника.

Полицейский задавал ей вопросы, а женщина, которая служила в доме у священника, переводила их на юпик. Они хотели узнать, что случилось с владельцем лавки, который бежал за ней по реке накануне вечером. Владелец не вернулся, и начальник гуссуков в Анкоридже интересуется, что с ним. Она довольно долго не могла ответить, потому что старик вдруг сел на постель и начал возбужденно причитать, глядя на них всех: и на полицейского в темных очках, и на экономку в вельветовой парке. Он громко выговаривал: «Слушайте! Слушайте! Эхма! Громадный медведь! Охотник!»

Ей снова задали вопрос, что случилось с человеком из лавки Северной торговой компании. «Он солгал им. Сказал, что это можно пить. Но я лгать не буду». Она встала и надела светло-серую, из волчьей шкуры парку. «Я убила, — сказала она. — Лгать не буду».

Адвокат пришел еще раз. Тюремщик раздвинул решетчатые створки, затем отпер камеру и впустил его. Адвокат сделал знак тюремщику остаться, чтобы переводить. Она рассмеялась, ведь этот гуссук заставил тюремщика говорить с ней на юпик. Этим адвокат-гуссук ей понравился и еще тем, что у него редкие волосы. Роста он был очень высокого, и она с удовольствием подумала о том, каково его голове оказаться без шапки на морозе, и еще интересно: не почувствует ли он раньше других, когда лед начнет опускаться с неба. Адвокат хотел выяснить, почему она сказала полицейскому, что убила владельца лавки. Несколько деревенских детей видели, как это случилось, добавил он, и был то несчастный случай. «Вот ты и скажи на суде. Больше ничего. Они тебя отпустят домой. В твою деревню». Тюремщик, уставясь в пол, недовольным голосом перевел. Она покачала головой: «Я ничего не изменю в своем рассказе, даже ради того, чтобы отсюда выбраться. Я сделала все, чтобы его не стало. Вот так об этом и нужно рассказывать». Адвокат шумно вздохнул, глаза у него были усталые. «Скажи ей, что таким способом не убивают. Просто он белый человек, а выбежал за ней без парки и рукавиц. Она не могла преднамеренно это устроить». Он повернулся и пошел к двери. «Скажи ей, что я сделаю для нее все, что смогу. Объясню судье, что она не в себе». Она расхохоталась, когда тюремщик перевел ей слова адвоката. Гуссуки никогда не поймут, они не могут уразуметь, как надо об этом рассказывать, год за годом, без пропусков и умолчаний, подробно, как это делал старик.

Она посмотрела в окно на замерзшее белое небо. Солнце наконец высвободилось из ледяной хватки, но двигалось как подстреленный карибу, той силой, которая появляется только у смертельно раненного животного, скачущего и бегущего с изрешеченными пулями легкими. Свет солнца был слаб и бледен, еле пробиваясь через облака. Она обернулась к гуссуку и посмотрела ему в лицо.

«Это началось давно, — ее голос стал размеренным и плавным. — Было лето. Ранним утром что-то красное, я это помню, что-то красное в высокой прибрежной траве…»

На следующий день после смерти старика пришли мужчины из деревни. Она сидела на краю своей постели, напротив — женщина, которую полицейский нанял следить за ней. Мужчины тихо вошли в комнату и стали слушать ее. Когда на пол у кровати они положили тушу огромного лосося, распластованную на две половины и высушенную прошлым летом, она не приостановилась и даже не замедлила свой рассказ; теперь ее ничто не могло остановить, и даже, когда женщина поднялась, чтобы закрыть за мужчинами дверь, она не прервала свой сказ.

Ничто не могло заставить старика изменить своему повествованию, даже приближающийся конец. Ложью остановить то, что надвигается, невозможно. Старик метался по кровати, сбрасывал с себя одеяло, скидывал на пол связки сушеной рыбы и мяса. Охотник лежал на льду уже много часов. От морозного ветра у него закоченели руки, холод забрал последние силы. Он почувствовал непроизвольную дрожь в пальцах и никак не мог с ней совладать. Нефритовый нож выпал из рук и разбился о лед. Медведь — голубой, как глыба льда, медленно развернулся и пошел на него.

Джеймз Бонд Другое время года Перевел Ш. Куртишвили