Трудно быть чертом

— Знаете, раз пошла такая пьянка, — вздохнула Настя, — то должна вам признаться, что я некоторое время назад пошарила в Интернете, пособирала информацию на вас. Все-таки, уж простите, было у меня подозрение, что интерес у вас ко мне не чисто журналистский. Так вот, ходят слухи, будто бы вы переспали чуть ли не с половиной столичной богемы…

— И это правда, — признал Игорь. — Половина не половина, но девушки иногда попадались очень… липучие. Послать их подальше мне не позволяло воспитание… да и из образа выходить не стоило. Я привозил их к себе… и у них были восхитительные ночи. Им снились дивные сны о большом сексе. Уж на это моего владения Искусством вполне хватало. Утром они уходили счастливые… добились своего.

— И не стремились к продолжению?

— Стремились, конечно. Но тут уж отшить и без всякого искусства несложно. Я, как вы, наверное, прочитали на форумах, не любитель продолжительных связей…

— Бедный вы бедный, — рука Насти чуть было не коснулась его волос, но в последний момент отдернулась. — Скажите, а вот этот ваш вид — он настоящий? Вы, Гарран Миарху, действительно так выглядите? Или тоже прикрытие?

— Да как вам сказать, — замялся Игорь. — Видите ли, был действительно такой малоизвестный московский журналист Игорь Ястребов. Пять лет назад он попал в автокатастрофу и погиб. Ястребова подменили мною прямо в морге. Мы действительно с ним довольно похожи, одинаковое телосложение… а с помощью Искусства чуть изменили черты моего лица. Во мне все и стали видеть Игоря Ястребова. Тем более близких родных у него нет, женат тоже не был… Коллеги-журналисты знали, что сшили его буквально по кусочкам…

— А вы можете… — Настя замялась. — Показать свое настоящее лицо?

— Только на несколько секунд, — предупредил Игорь.

Он закрыл глаза, задержал дыхание…

— Спасибо, — вежливо сказала Настя. — Верните назад. Раньше, по-моему, было лучше.

— Уж какой есть, — Игорь попытался подбавить в голос обиду, но не вышло.

— Значит, истинный дариец, — подытожила Настя. — Ладно, я все поняла. Вы много чего интересного рассказали — кроме самого главного. В чем именно заключается ваша работа? Каким способом вы обеспечиваете безопасность своего мира? Ведь Федя…

Она не договорила. Все ее недавнее спокойствие потекло, как тушь от слез.

— Что ж, Настя, — вздохнул Игорь, — я отвечу. Мог бы и не говорить, но это было бы нечестно. Так вот, мы не только отслеживаем людей, способных пробить коридор на нашу сторону. Это лишь, так сказать, надводная часть айсберга. Гораздо важнее, что случится, если такой коридор все же пробьют. Кто к нам попадет? Приземленные, скучные обыватели — или люди высоких устремлений, живущие некими глубокими Смыслами… Такие наиболее опасны, потому что их ум сильнее прогибает мироздание. Один Эйнштейн, условно говоря, весит больше, чем миллион тинейджеров, чьи интересы — пиво, секс и компьютерные игрушки.

— То есть вы боитесь, что такие люди попадут к вам? — поняла Настя. — И заранее устраняете их?

— Мы не только их самих боимся, — терпеливо разъяснил Игорь. — Понимаете, такой человек — он как факел, от него могут загораться и другие. Те самые другие, которые придут к нам и принесут свои смыслы. Поэтому мы таких светящихся людей гасим. Поймите, мы не хотим вреда вашей стороне…

— Стойте! — перебила его Настя. — Вы, значит, ради своей безопасности изничтожаете наших лучших людей? Тех, кто хоть как-то светит в наших потемках? Втираетесь к ним в доверие, а потом — удар в спину? Я сейчас даже не из-за Феди, я вообще!

Оказалось, в ярости она не краснеет, а бледнеет. И зелень в глазах тает, остается только холодная сталь.

— Да, Настя, да, — подтвердил он. — Вам дорог ваш мир, ваши люди, а нам — наши. Мы не считаем вас врагами… скорее инфекционными больными. Мы — карантинный кордон…

— Сволочи вы, — Настя поднялась с табуретки. — Все сказали? Сейчас небось память мне сотрете?

— Да, — признался Игорь. — Последние полтора часа. Не будет ни вашего, ни Темкиного сна… Вы по-прежнему будете считать меня своим добрым другом, журналистом Ястребовым. И, надеюсь, будете смотреть более добрыми глазами.

— Вот потому и сволочи, — выдохнула Настя. Помедлила — и резко, без замаха, влепила ему пощечину. Стоя, она была немногим выше его, сидящего.

Щеку обожгло быстрой болью. Но эта боль игрушечная — по сравнению с той, главной…

— Да, Настя, — повторил он, вставая. — Да.

14

В мае темнеет поздно — уже одиннадцатый час, а полыхает перед глазами исполинский костер-закат, переливаются друг в друга воздушные краски — рыжая, лиловая, бирюзовая. И долго еще будет светло — ночь не торопится. Знает, что возьмет свое. Возьмет, вызвездит высокий купол разноцветными огнями — хочешь, принимай их за шляпки серебряных гвоздиков, хочешь — за глаза давно почивших предков. А придет в твою голову совсем уж смешная фантазия — и считай их огромными сгустками плазмы, термоядерными котлами, тщетно согревающими пустой космос. В любом случае ошибешься.