Тропы «Уральского следопыта»

— Так ты серьезно решил переезжать? — спросил Иннокентий.

Но Касьян не ответил.

5

Касьян возвращался домой. Еще три поворота реки — и будет старая таежная Чанинга. Можно путь и сократить: махнуть прямо через некрутую, редколесную горушку. Касьян еще сам не решил, каким путем идти, а Сивый уже повернул с реки. Хитрому коняге все тропы известны, а лучше всех — тропа домой.

Некрутая горушка, а пока добрался до верха, ноги у Касьяна налились тяжестью, заныли. Дорога сегодня была дальняя, нелегкая. На перевале Касьян приглядел короткий пень, сел покурить. Отдохнуть надо, да и чего спешить — привычное это дело — возвращаться из тайги домой.

С горушки вся Чанинга видна, вот она. Все восемь домов. Не прибавилось, не убавилось. Но это видимость одна. Чанинга — пустая наполовину. Вон над берегом стоит заколоченный дом стариков Парамоновых. Уехали Парамоновы еще прошлой зимой. И не куда-нибудь, а сразу в город, к дочери. Плакали старики, говорили, что в городе, видно, придется и помирать, а все ж таки за домом просили приглядывать. Хотя недолго стоять стариковскому дому. Летом речка смирная, а когда хлынут из тайги снеговые воды, река рушит берег, добирается к постройкам. Еще весна-другая, и все.

Дальше к лесу стоит дом Иннокентия Чертовских. Тоже пустой.

Дом Иннокентия смотрит из-за синего сугроба черными провалами пустых оконных проемов, навевает тоску. Без хозяйских рук враз покосился заплот, завалилась крыша стайки.

Чанинга — деревня маленькая. Никто ее и деревней-то теперь не называет — заимка. Восемь дворов. А жилых теперь всего пять. Потому что не вернулся из армии в самую крайнюю избу повидавший белый свет сын Ильи Сухого, Иван. А Сухому уже четвертый год идет, как замерз он по пьяному делу.

Сивый дергал повод, торопил домой.

— Успеешь, лодырь! — громко и хрипло сказал Касьян.

А вон и его, Касьяна, дом. Не то чтобы очень хороший, но свой, уютный. Совсем недавно, минуту назад, над печной трубой не было дыма, а сейчас — дым. Видно, Катерина печь только что затопила. Касьян огляделся: так и есть — собак не видно, уже домой убежали. И Катерина знает, что муж где-то рядом, на подходе, вот и затопила печь.

Но Касьян не спешит. Хорошо ему тут сидеть, усталому, почти на пороге дома и знать, что в этом доме его ждут.

Тем временем еще над одной трубой — в Гришкином дворе — дым затеплился, потянулся к небу. Тоже ждут мужика.

Касьян на минуту представил, что вот он, так же как и сейчас, идет с промысла и для Гришкиной бабы у него черная весть: дескать, не довез он тогда своего спарщика. Так же бы Касьян сидел на пне, так же бы смотрел на свою Чанингу.

Так же бы, да только не так. Черным стал бы для него снег. А в деревню хоть не показывайся. Касьян поморщился, повел плечами, прогнал видение.

— Успеешь, лодырь! — опять крикнул Касьян на конягу, почувствовав, что Сивый потянул повод. Но крикнул уже не сердито, дружелюбно.

Сивого дорога сегодня тоже измотала. Касьян видит и понимает, что хочется Сивому скорее домой, Касьян закупил в Беренчае кое-какие подарки, опять же муку и сахар, и вьюк получился нелегким. Так что нелегко Сивому.

Подумал Касьян и о другом соседе своем — Алексее Коробове. Мужик Алексей хороший. Раньше Касьян с Алексеем промышлял и любил ходить с ним в тайгу, хоть Алексей старше его лет на двадцать. Правда, последнее время Алексей со своей дочерью Ольгой в тайгу ходит. Но и нынче старый спарщик звал Касьяна на промысел, да Касьян отказался: решил вместе с Гришкой на дальние участки сбегать.

Сегодня Касьян по-особому разглядывает Чанингу. Будто Чанинга для него уже в прошлое отошла. А для других? Для Алексея, для Гришки? Может, и верно, он, Касьян, как стопорное бревно в заломе: поедет, и другие поедут. А потом зарастут дворы бурьяном, зарастут огороды осинником и даже дикие козы будут обходить это место.

Касьян по привычке заплевал окурок, бросил его в снег и трудно поднялся.

За воротами отца встретил пятилетний Сашка. Вокруг Сашки свора собак крутится, машут собаки хвостами, скалят пасти, радуются хозяину.

— Мне хлеба лисичка прислала? — деловито спросил Сашка.

— Прислала, прислала. — Касьян подхватил сына на руки, прижался к нему темной от мороза щекой, услышал, как пахнет от Сашки домашним теплом, и почувствовал себя счастливым.

Заскрипели ворота. Катерина шаль не успела надеть, выбежала в одном коротком полушубке.

— С приездом.

Касьян на приветствие не ответил, лишь засмеялся глазами да ласково жену чуть плечом задел. Радостно Касьяну. Только какими об этом словами скажешь? Нет таких слов. Да Касьяну они не нужны.

Не успел развьючить Сивого, как прибежала жена Гришки.

— А мой где?

Глаза у Гришкиной бабы диковатые, испуганные, рот приоткрыт, словно готова баба сейчас и к радости, и к безудержному горю. Ждут глаза.

— Вот, думаю, коня распрягу и к тебе зайду. — Касьян, кряхтя, свалил вьюк на землю. — Тяжелый, зараза.

— И верно, Григорий-то где? — удивилась Катерина. — Почему один?

Касьян деланно рассердился:

— Рта раскрыть не дают. Где да где. В Беренчае остался. Управляющий ему велел.