Тропы Ирмо (СИ)

Ухватившись обеими руками за рукоять ножа, Феанаро повел его вниз, разрезая ребра одно за другим. Кровь текла по груди и рукам, брызгала на зеркало, нож становился скользким. Но Феанаро не выпустил бы его, даже если бы захотел — пальцы свело судорогой, и разжать их казалось вовсе невозможным.

Боль расцветала на месте разреза огненным цветком, и каждую секунду казалось, что она уже просто не может быть сильнее, но каждое следующее движение ножа обманывало эти ожидания. Боль мешалась с ужасом и восторгом, поглощая все лишние мысли и переживания. Мир сузился до рук, ножа, зеркала и кровоточащей раны. Феанаро будто бы не существовал в этом мире и в то же время был каждой из его составляющих.

Мышцы податливо расходились под лезвием, следующий хрящ потребовал усилий, вырвав у Феанаро еще один крик. Но пути назад уже не было.

Снова мышцы, затем снова плотный хрящ. И еще.

Вынув нож из длинного разреза, Феанаро пошатнулся, но успел выставить руку вперед и ударил по зеркалу, едва не разбив его. На стекле остался алый след ладони.

Со стоном выпрямившись, мастер оглядел дело своих рук, и ужас на миг пересилил восторг и предвкушение величайшей работы. Может, еще можно позвать на помощь? Придут целители, отнесут его в постель и зашьют рану, спасут его от гибели… снова оставив наедине с отчаянием и пустотой, с замыслом, который не воплотить. Разве есть смысл в такой жизни? Если ему суждено создать прекраснейший из камней и умереть — то пусть будет так.

Феанаро переложил нож в правую руку, а пальцы левой запустил в рану, расширяя ее, пока не смог ухватить собственные отсеченные ребра. Было скользко и невообразимо, невозможно больно. Голова кружилась, перед глазами плыли алые пятна, и Феанаро чувствовал, как из него вместе с кровью вытекает жизнь.

Руки слабели, пальцы все так же дрожали, и он знал, что у него есть только один шанс.

Зарычав, словно разъяренный зверь, он изо всех сил рванул ребра влево, выломав их с влажным хрустом. В глазах потемнело, сознание погрузилось в черную пучину, в которой не было ничего, кроме бесконечного мучения.

Когда Феанаро колоссальным усилием воли заставил себя очнуться, он обнаружил, что стоит на коленях, инстинктивно опираясь о зеркало, в луже собственной крови. Грудная клетка была разворочена, и он видел трепещущее легкое и бешено колотящееся сердце. Значит, осталось немного.

Нож валялся на полу, и Феанаро подобрал его. Вставать он не решился, лишь снова выпрямил спину. От этого движения кровь снова брызнула на стекло и на его руки, но это уже не имело значения.

Ему нужно было сердце, чтобы завершить работу.

Он не свыкся с болью, но она как будто поблекла, уступив место азарту. Сейчас или никогда.

Быстрым движением Феанаро отсек вену, затем другую и третью, действуя вслепую, поскольку за хлынувшим темным потоком ничего не было видно. И наконец ярко-алый фонтан хлынул из перерубленной аорты, залив зеркало, пол и всего Феанаро.

Но мастер каким-то невероятным образом был еще жив. Зеркало и нож ему больше не требовались. Как не требовалось и сердце, которое теперь билось в его ладонях, сокращаясь и расслабляясь, будто все еще качало кровь по жилам эльда. Оно казалось неправдоподобно горячим, словно вмещало в себя все пламя души мастера.

И Феанаро знал, как обратить его в кристалл — основу для величайшего Камня.

Феанаро резко подскочил на постели и сел, бешено озираясь. Тельперион был на самом пике своего свечения, через открытое окно доносилось только пение ночных птиц. Тирион мирно спал, и никто даже представить не мог, какое жуткое и удивительное видение посетило принца.

Еще не вполне понимая, где явь, а где грезы, Феанаро принялся ощупывать свою грудь. Под пальцами, разумеется, была гладкая кожа: ни разреза, ни шрама от него. Несколько успокоившись, он встал, как был, в одной длинной рубахе, побежал в сокровищницу, туда, где запертые в ларце хранились Сильмарили.

Когда он открыл крышку, три самоцвета вспыхнули ярко, словно истосковавшись по свободе, и от их вида Феанаро наконец пришел в себя.

Ради своих творений он не резал себя ножом, но отдал им собственную душу. И теперь, яснее, чем когда-либо раньше, осознавал, что не сможет расстаться с ними, хоть ради высочайшей цели, хоть за все блага мира. Что неспособен жить без них, как не смог бы жить без сердца.

И он не отдаст их никому. Никогда.

========== Холодно ==========

В зимнем лесу было тихо. Очень тихо. И очень холодно. Глубокий снег скрипел под сапогами, ноги проваливались в снег по колено, а то и выше — будто бы шел человек, а не эльда. Куда-то пропала привычная легкость движений, мороз заставил мышцы одеревенеть, и Майтимо, зябко ежась, шел неуклюже, словно шарнирная кукла.

Шаг. Шаг. Шаг.

Он искал. Искал, но не находил.