Тропы Алтая

Нынешний сон и утро нынешнего дня, когда они сидели вдвоем с женщиной за столиком в тени высоких лиственниц, ели горячую картошку с холодным молоком, посыпали картошку крупной горьковатой солью и Рита видела себя в зеленой расстегнутой кофте, в косынке, в сапогах, — все это чем дальше, тем больше и больше казалось ей исполнением чего-то давным-давно задуманного.

И когда из леса вернулся Андрюша, ей тоже показалось, будто он не в первый раз входит вот в эту калитку и вот так сбрасывает тяжелый рюкзак у крыльца и топор вынимает из-за пояса, небрежным, но точным движением вонзает его в старую колоду — тоже не в первый раз, — все это уже бывало у нее на глазах.

И она встречает его не в первый, а будто в тысячный раз и спрашивает: «Ну как? Притомился?» И даже его удивленный взгляд ощущает на своем лице, на всей своей фигуре, уже привыкнув когда-то и где-то к этому взгляду.

Поглядела на Андрея и она — внимательно и снисходительно, так же, как хозяйка утром па нее глядела, и вдруг сменила ласку на строгость:

— Наколи-ка быстренько дровишек! Помельче! Не мешкай!

Андрей всегда для костра рубил хворост как-то очень ловко, одной рукой, не глядя на топор, и сейчас поленца были у него одно к одному. Правой рукой он складывал их на левую, согнутую в локте, а потом охапку отнес к печурке и бросил там на землю.

Она рассердилась:

— Чего разбросался-то! Растопи печурку!

И он снова выполнил приказание, а тогда она велела ему сходить на ручей по воду, а потом загнать поросят в пригончик.

Недоумение постепенно исчезало с его лица. Может быть, он понял и принял игру, может быть, у него и не было другого выхода, если он действительно сказал хозяйке то, чего на самом деле не было. Но теперь ни то, ни другое уже не имело для Риты никакого значения. Теперь она с упоением выдумывала для него все новые и новые поручения, а он беспрекословно выполнял их, двигаясь угловато, неуклюже, а работая быстро. Он покорялся всем ее распоряжениям совсем свободно, легко — никто и никогда ей так не покорялся. Никогда еще у нее не было такого ощущения своей власти! Это ее возбуждало, она все больше погружалась в свою роль и смогла лишь слабо улыбнуться хозяйке, когда та сказала:

— Не жалеешь мужика-то! Ах, не жалеешь! Пристал ведь мужик-то!

Но даже эту слабую улыбку она мигом спрятала и сердито велела Андрею поставить на место подворотню, чтобы куры не убежали со двора. Он и это исполнил.

Чем дальше, тем больше ей нужно было. Потому нужно было, что она чувствовала: где-то терпение его иссякнет, легкость, с которой он все, что она велит, исполняет, вдруг исчезнет, он рявкнет на нее, чего доброго, возьмет и толкнет. И чем более несдержанным он рисовался ей, тем сильнее и скорее она хотела этого теперь добиться.

Если бы этого не произошло, она была бы убита самым настоящим отчаянием. Она вся ждала его вспышки, вся-вся — и та, которая сегодня с утра чувствовала себя хозяйкой, женщиной и хлопотливо без устали работала по дому, и та, которая была очень красивой, вздорной девчонкой, пережившей в лесу унизительное безразличие к себе этого парня.

Андрей поставил подворотню в пазы, пошел и сел на крыльцо, на самую верхнюю ступеньку, где утром сидела Рнта.

Она посмотрела на него: «Сейчас он потеряет спокойствие. Сию секунду!» — и лихорадочно стала придумывать, что бы такое еще заставить его сделать. Но придумать быстро не могла — ощущение близости его вспышки ей мешало.

А он глядел на нее потемневшими глазами, весь был красный, и когда она уже приоткрыла рот, чтобы сказать: «А ну-ка сбегай в комнату за моей шляпой!», он опередил ее на какое-то мгновение, вытянул ногу вперед и приказал:

— А ну-ка сними сапог! — Помолчал и повторил: — А ну!

Она никак не могла себе представить, что за этими словами не кроется рокового, поразительного смысла, что речь идет просто-напросто о сапоге и ни о чем больше. Стояла и повторяла про себя: «Сними сапог, сними сапог!»

Он оперся о ступеньку одной ногой, другую еще дальше вытянул и вдруг крикнул грубо, требовательно, угрожающе:

— Кому говорят?!

Руки ее странно дрожали, когда она стаскивала правый сапог. Сняла — он другую ногу тут же вытянул. Быстро встал, босой, с сапогами и портянками в руках, ушел в дом.

— Правильный мужик! Ты забывайся, да не очень! — Это хозяйка сказала Рите и еще погладила ее жесткой рукой по голове.

Рита же не знала, что случилось. Была это ее победа или ее поражение? Было это горько или радостно? Было это совсем незначительным каким-то случаем пли огромным событием.

А вдруг это было чем-то гораздо большим, чем победа или поражение, чем горечь или радость, чем самое большое событие, которое когда-либо в ее жизни происходило? Что же это все-таки было?

Не знала, что делать. А сделать что-то должна была! Обязательно!

Бросилась за Андреем в комнату. Он лежал в углу, на своем дождевике, лицом к стене. Она нагнулась к нему, потом опустилась на колени и совсем легко приподняла его. Поцеловала в губы.

Уже в дверях услышала:

— Дурная!