Тропы Алтая

— Что же твои дружки все еще секрет делают? Да что там, за мной не станет, я это дело отмечу как надо! А расчет ваш правильный: суббота. — И Саморуков, встав и перегнувшись через подоконник, крикнул в ограду: — Антоныч! Эй, Антоныч!

— Чо тако?.. — отозвался густой неторопливый басок.

— Флягу отвезли?

— Отвезли…

— А привезли?

— Привезли….

— Порядок полный?

— А как ешшо-то — полный…

— Зайди-ка сюда!

— Чо тако?

— Зайди, зайди!

Почти тотчас по коридору раздались быстрые шаги и распахнулась дверь. Человек всего лет около тридцати, смуглый и кудрявый, в форменной фуражке, в клетчатой рубахе навыпуск оглядел приезжих и сказал тем самым басом, который только что слышался со двора:

— Знакомые будем!

Это было так неожиданно, что Рязанцев и Андрей переглянулись и засмеялись, а Саморуков был очень доволен произведенным эффектом и сказал:

— Антоныч наш! Командир всему конскому поголовью и первый хозяин на ограде! Вот глядите, какой нынче на Алтае кержак пошел: одет по моде, девкам-бабам смерть, курит-выпивает и работает ударно. Разговор дооктябрьского происхождения, это, я считаю, простим. А? Простим?

Очень доволен был Саморуков, наслаждался удивлением гостей и совсем не заметил, как они были поражены, когда он снова обратился к Антонычу:

— Вот, Антоныч, пошуруй насчет второй фляги, поскольку встречаем нового директора! Знакомься: Лопарев Михал Михалыч!

— Признаю! — кивнул Антоныч, широко улыбнувшись. — В прошлом годе ездили в старые маральники по Заячьему ручью… Под вами серый еще захромел. Помните? На переднюю правую?

В небольшом кабинете бас Антоныча был еще гуще, но ни Рязанцев, ни Андрей этому басу уже не удивлялись, не замечали его. Лопарев же спросил:

— Вылечили серого?

— По самую зиму ходил по бюллетеню. Лисы в питомнике по ем уже облизывались, мяско причуяли. Однако выходил. Значит вы к руководству?

И Саморуков тоже спросил:

— Слушай, Михал Михалыч, ну, а как же с диссертацией? Крест поставил?

— Я тут, в лесхозе, надеюсь, материал буду иметь побогаче, чем в экспедиции…

— Значит, на два фронта… Дела когда принимать будешь?

— Не торопись, Саморуков, — сказал, помолчав, Лопарев. — Подождем. В октябре, не раньше. Уже после того, как экспедицию закончим.

— Слух-то был, — кивнул Саморуков. — Управление тебе который раз будто предлагало, ты все отказывался. Но хитер: нет, чтобы сразу объявиться.

— А что ты хочешь: «Здорово! Я твой директор!» Даже неудобно.

— Так-то вот снова встретились! Может, к лучшему — зажмешь меня? А то дело мое хозяйственное такое, что бабушка надвое сказала: то зажимают-зажимают, потом выгонят, а то не зажимают, не зажимают, а после посадят. Точно! А с Лопаревым у нас такая история — в управлении вместе служили! — пояснил Саморуков. Пояснил и снова засмеялся: — Бумажки вместе писали! — Воспоминание удивило его самого, он ткнул чумазыми пальцами в бумаги на столе: — Вот такие же, только с утра до вечера! Между прочим, я и там, в управлении, пообвык. Ничего, жить можно, только последние часа два каждый божий рабочий день сидишь как на иголках: проклятый звонок ждешь.

— Какой звонок? — не понял Рязанцев.

— Ну, об окончании рабочего дня. Известно ведь — ждать да еще догонять хуже нет! А в остальном привык. Говорят же: человек такое существо, ко всему привыкнуть может. А ты вот, Михал Михалыч, к науке не привык. Не вышло!

— Вышло! — сказал сердито Лопарев. — Вот и тебя к науке приручу — почувствуешь, что вышло.

— Да ну-у! Ты, может, и женился уже?!

— Нет. Не женился.

— Так я тебя женю! Заживем: я с наукой, ты с женой. II уговор — не разводиться.

— Вот что, за пивом ты не посылай, Саморуков. Не надо. Пить не будем. Коней наших, Антоныч, накормишь. Со светом завтра мы тронемся. Насчет проводника сообразишь? Нам с Николаем Ивановичем две-три переправы показать через речки, больше ничего. В остальном сами разберемся.

— Не хочешь, значит, купаться?

— Сезон прошел.

— Без купания обойдетесь! Поедете с Антонычем — ему все броды-переправы — как свои пять пальцев… А ты вот что скажи: стимул будет? Или ликвидируешь, как вступишь в должность?

— Будет.

— Какой?

— Моральный.

— Моральным я, брат, и без тебя за сто двадцать рублей в год буду сыт вот — выше головы!

— То есть как?

— Просто: две газеты, по шестьдесят рублей каждая.

— Ну что же, для морали у тебя, видать, свои единицы измерения.

Саморуков неожиданно смутился.

— Ладно, — махнул он чумазой рукой. — Наука, всякие там статьи да еще решения с постановлениями — эго одно. А практика — другое. Погляжу я, как ты их будешь в одно соединять. Интересно.

— Погляди, — сказал Лопарев и посмотрел на Андрея.

Андрей чуть кивнул… Понял.

Понял — почему Лопарев настаивал на поездке Андрея в лесхоз: чтобы он услышал все, что здесь говорилось, и как-то подготовил отца к уходу аспиранта. Лопарев решил порвать с отцом.

Еще отчетливее возникло перед Андреем его желание: скорее-скорее ехать в кедрачи, найти там буроземы и вернуться к отцу, чтобы стать с ним «на равных».

Глава девятнадцатая