Тропою испытаний

Здесь, в верховье Маи, нам придется переждать распутицу. Отсутствие Лебедева в условленном месте расстраивало наши планы. Но прежде чем отправиться на его розыски под голец Сага, необходимо починить одежду и обувь, изрядно потрепанную, помыться, постирать белье. К тому же олени обессилели и нуждаются в длительном отдыхе.

Скоро будет готова баня. У края наносника большим пламенем бушует костер. Рядом с ним в береговом тальнике вырыта яма-ванна. Тут же устроен настил полуметровой высоты в виде топчана, заменяющий парной полок. Все это размещено на площадке в пять квадратных метров и так, чтобы можно было поставить палатку.

Гаснет пламя костра, разваливаются угли, обнажая под собой кучу крупных камней, сложенных горкой и побелевших от накала. Мы убираем остатки углей, выстилаем яму-ванну водонепроницаемым брезентом и наливаем горячую воду. Затем ставим палатку. Баня готова. Внутри жарко от раскаленных камней.

Купаемся по двое. Заплескалась вода, раздулась от пара палатка. Геннадий от всей души хлещет стланиковым веником по разомлевшему телу Василия Николаевича. Тот вертится вьюном, стонет, кряхтит. А каменка шипит, захлебываясь паром. Геннадий часто приседает, чтобы охладиться, и с новой силой хлещет Мищенко. У того голос слабеет, стихает, и слышно, как он безмолвно валится в ванну.

-- Эко осерчал Геннадий! -- говорит Улукиткан, неодобрительно покачивая головой.

-- Сейчас наша с тобой очередь, готовься, -- сказал я старику.

-- Оборони Бог! -- испугался тот. -- Моя свой баня делать буду, а тут не могу, сразу пропаду.

И он опасливо отошел в сторону, не сводя недоумевающих глаз с палатки, окутанной паром.

После бани мы занялись стиркой, а наш Улукиткан, усевшись на снегу, стал мыться. Пододвинув поближе ведро с теплой водой и стараясь не замочить унты, он, не раздеваясь, начал намыливать голову. Старик фыркал от удовольствия, плескался, как утка. Затем он отжал из волос воду и натянул на мокрую голову меховую шапку-ушанку. Немного передохнув, он стащил со своего тщедушного тела рубашку, помыл костлявую грудь и, не вытираясь, надел чистую рубашку, а поверх дошку. Снова передохнул и снял унты вместе со штанами. Высохшие, тощие ноги плохо отпаривались...

-- Эко зря кричал Василий, ведь так куда с добром мыться можно, -рассуждал шепотом Улукиткан.

И действительно, даже после такой своеобразной "бани" посвежел старик, посветлели его глаза.

Собрав грязную одежду, Улукиткан запихивает ее в ведро, намыливает, выжимает и, не вставая с места, бьет то рубашкой, то штанами о корявый ствол лиственницы -- это и называется у него стиркой...

За почерневшим лесом в глубоком отливе неба чуть виднеются высокие хребты. На лабазном срубе с ледяных свечей сбегают капли влаги. Расползается теплынь по чаще, по снегам.

День кончился. Долину прикрыла тьма. Морозная ночь быстро сковала размякший снег.

Все собрались у меня. В палатке полумрак. В печке изредка вспыхивает пламя, обливая тусклым светом сгорбленные фигуры сидящих людей. На их лицах, выхваченных из темноты, покой и скука. В тишине слышно, как губы громко всасывают горячий чай да на зубах похрустывают сухари.

-- Эко кислый фрукт! -- говорит Улукиткан, обсасывая лимон и морщась, как от ушиба.

-- Корку-то не ешь, она горькая, -- предупреждает его Мищенко.

-- Пошто "не ешь"? Горькая языку, да ему мало заботы, а брюху польза. -- И по скуластому лицу старика расплывается улыбка.

-- Что будем делать завтра? -- спрашиваю я. Все молчат. В углах палатки еще больше сгустился сумрак. Кто-то зажигает свечу.

-- Ленивому -- сон, быстроногому -- охота, а усталому оленю -- свежая копанина, -- наконец отвечает Улукиткан, разгибая онемевшую спину.

-- Чем же ты займешься?

-- Сокжой искать надо. Обеднел наш табор, костей не осталось, ножу делать нечего, да и брюху скучно!

-- Когда собираешься? -- настораживается Мищенко. -- Может, вместе пойдем? Вдвоем веселее.

-- В пустой тайге и втроем веселья не жди, а на свежем следу зверя и одному хорошо. Утром глухариный ток ходить буду, потом надо искать место, где сокжой стоит, и рыба надо поймать. Хорошо, что у глаз рук нет, -- все бы захватил. Тьфу, какой люди жадный!..

-- Вот уж не ожидал от тебя, Улукиткан! Знаешь, где ток, и молчишь! Я, можно сказать, для тебя все: и крепкого чаю заварю и мозговую косточку припасу, а ты вон какой!

-- Эко зря серчал, Василь! Я думал, по тонкому насту тебе глухаря не скрасть -- шумно больно, напрасно пули терять будешь.

-- Под песню к любому подберусь, шум тут ни при чем. Говори лучше, где ток, вместе пойдем.

-- Моя утром слышал -- глухарь щелкал прямо на восход, думаю, там ток. Ты иди сам, моя другой знает охота, твоя так не может, -- упрямится старик, хитровато усмехаясь.

Еще посидев немного, он уходит, унося с собой тайну своих замыслов.

А мы с Василием Николаевичем решаем так: на ток пойду я, а он спустится по Мае вниз и осмотрит реку -- нет ли где большой полыньи, чтобы поставить сети, обойдет боковые ложки -- может, нападет поблизости на след сокжоя или сохатого.