Тропинка в зимнем городе

— Стреляли. Только теперь в другом месте наш «солдат» раззява появился, голову свою будто невзначай выставил. Это я велел менять места, чтобы финны не почуяли неладное.

— Ты тоже хитер!

— На третий день показалось солнце, с нашей стороны оно всходило. Я сижу среди ветвей, не смыкаю глаз. А чистый снег вокруг играет на солнце искорками. Вдруг мне почудилось, что в одном месте сверкнуло посильнее — будто луч попал на осколок зеркала! Сердце у меня екнуло. Постой-ка, думаю, что же так блестит? Откуда там зеркало? Может, стеклышко, вон ведь как переливается… Пригляделся: между береговиной и лесом лежит дерево, верхушкой в нашу сторону, осыпано снегом. Замечаю, что дерево людской рукою свалено, спилено, без коряги. И еще замечаю, что оно в средней части как бы раздваивается, толстый сук торчит вверх. В том месте и поблескивает… Правда, на снегу вокруг никаких следов не видать — гладкий снег. Что же это может быть такое? И тут меня осенило: оптический прицел, только он! Это его окуляр блестит на солнце… Ну, ясно, прорыли ход под снегом, и на день туда приползает снайпер… Ну, думаю, теперь не медли, Иван, не то солнце передвинется, прицельное стекло погаснет, и опять ты останешься на бобах… Однако и суетиться никак нельзя — засекут. А я к этому времени уже насквозь закоченел — утро было морозное, стужи январские. Но согревало меня, что разгадал я эту хитрую загадку… Винтовка наготове, удобно пристроена на ветках, а через мой оптический прицел его стеклышко будто совсем рядом. Но я выжидаю: может, думаю, там только винтовка оставлена, а снайпера сейчас нету? Может, он винтовку оттуда и не уносит?.. А самому уже невтерпеж. Так и хочется спустить курок. Ведь сколько наших жизней он оборвал, этот вражеский снайпер… Жду, когда опять наши в окопе потащат чучело. Потом наконец выстрел — в тот же миг и я врезал в еще не погасший окуляр…

— Попал, дедушка? Был там снайпер?

— Наверное, был. Во всяком случае, в нашем окопе жить стало спокойней.

— Что же тебе, дедушка, благодарность объявили?

— Бери выше. Орден дали — знаешь, Красная Звезда у меня есть.

— Ну, а дальше что было?

— И дальше то же. «Кукушек» с деревьев снимал, за вражескими офицерами охотился… А потом в полк стали прибывать снайперы, обученные в тылу. Но за два года десять таких снайперов полегло. А я все оставался жив и невредим. Видно, таежный человек, с детства выслеживая зверя, более всего может поднатореть в осторожности и находчивости. И терпения у него больше… Бывало, в дупле дерева спрячешься, а то протиснешься в скальную щель, два-три дня выжидаешь, караулишь, когда противник хитрый попадется. Ведь и у них снайперы неплохие были. Финн — он тоже северный житель, не нам его учить стрелять да на лыжах бегать… Однако заметили они, догадались, что против них работает меткий стрелок, и решили, видно, меня выследить. Ничего не скажешь, Ванюша, лихая охота у нас пошла…

Старик глубоко вздохнул и умолк.

Дедушка еще никогда не рассказывал об этом внуку, и теперь тот был потрясен до глубины души. Ведь они сейчас сами находились в дремучем лесу, в прокопченной избушке загадочного Тяна. И как было мальчику не трепетать, слушая этот рассказ…

— Дедушка, а когда стреляешь в человека, ну… сам-то сильно переживаешь?

Старик понял правомерность вопроса. Помолчал, покрутил ус, потом похлопал рукой по плечу лежащего рядом внука, сказал:

— Сильна была наша злость на фашистов, Ванюша. Они напали, не мы. Столько народу погибло — не счесть… В первый же год лучшие из лучших пали в сражениях — и мой сын, а твой дядя Виль погиб среди них. Конечно, мстил я за него: казалось, будто в зверя стреляю… Нет, честно скажу, не муторило нас от наших пуль. Только уж после, когда война кончилась, и я дома, в тиши, начал вспоминать о прошедшем, тогда только почувствовал беспокойство… Ведь из скольких живых людей собственноручно дух выпустил! А большинство-то из них, думаю, как и я, простые мужики. Может, тоже охотники, лесовики. Либо пахари. Их небось фашисты насильно на войну погнали, натравили на нас… Вот, язви тя в корень, все думаю: люди от века грызутся друг с другом, все что-то делят, будто нельзя им в согласии да мире жить. Вон когда-то и Тян воевал, а потом весь век жил да мучился. Отец мой дрался с японцами в Маньчжурии. Брат старший — в первую мировую, на германском фронте… Вши его почти до костей заели. И на мою долю две войны досталось. Ты хоть верь, хоть нет, Ванюша, с тех пор как воротился домой живым, вот уже лет тридцать тому, никаких кин про войну смотреть не могу.

— Я знаю, дедушка.

Мальчик лежал притихший.

— Гляжу, опять я напугал тебя своими страшными сказками?

Ваня в темноте погладил его шероховатую, присборенную чужой снайперской пулей левую руку: дедушка уже рассказывал ему, что пуля попала меж пальцев, прошла вдоль кости.

— Нет, не напугал. Я просто думаю, дедушка.

— Думай, сынок. Обо всем думай. И об этом тоже. Человек все должен знать…