Тропик Рака в созвездии Близнецов

- Десять лет тому... - голос капитана дрогнул. - Покойный Павел Степанович Нахимов, царство ему небесное, запер тогда турок в Синопе... Представьте только, батенька: в кильватерном строю, под огнем турецких береговых батарей мы прорываемся в Синопскую бухту, становимся на якорь и бьем по кораблям и батареям противника нашего из семисот двадцати орудий! Через четыре часа все его корабли были уничтожены. Вру, батенька... Пароход "Таиф" с английским советником на борту сумел удрать.

- Представляю... - с восторгом воскликнул Никита.

- Англичане и французы не смирились с нашим господством на Черном море. У них было пятьдесят паровых фрегатов, у нас же только шесть. Вот и повоюй с ними! Я тогда служил на 120-пушечном линейном корабле "Три святителя". Через год после Синопа мы собственными руками затопили его поперек Севастопольской бухты, чтобы не пропустить в нее корабли вражеские. Вот этими своими руками затопил... В жизни не забуду! А еще год спустя смертельно ранило нашего незабвенного адмирала Павла Степановича на Малаховом кургане. Пулей в голову, вот сюда...

- А мне и не довелось повоевать, - огорченно проронил Анненков.

- Ну и слава богу! На ваш век войн достанет, - утешил Ханевский. Хотя, по мне, не воевать бы вовсе. Только не получится так. Россия-матушка точно бельмо на глазу у господ иных. Потому и мощь Отчизны нашей крепить должно, дабы достойно потчевать любого гостя, с миром либо с войной пришедшего. Пароходов бы нам побольше, броненосцев этих самых...

- Я, Глеб Сергеевич, - признался мичман, - размышлял о том, что конец приходит парусному флоту. Вот наш клипер с машиной, а все ж она парусами лишь в подспорье.

- Правильно мыслите, батенька. Не уживутся машина с деревом, а паруса с железом. Может, когда и вспомнят о них, а пока... Отплавал свое "Гром". Вернемся из кругосветного, и придется вам, Никитушка, переучиваться. Вы уж не серчайте за фамильярность... А мне поздно, спишусь на берег, буду в Ялте розы разводить!

- Глеб Сергеевич, голубчик! - Не выдержал молчавший до этого вахтенный офицер. - Побойтесь бога! Грешно вам говорить такое. С вашим-то опытом...

- И то верно, Петр Петрович, - не стал возражать Ханевский. Старый конь борозды не испортит, обо мне сказано, так ведь? Ну, спасибо на добром слове! Вот что, мичман, сходим-ка мы с лейтенантом чайку попить, в тропиках чай - первейшее дело. Покомандуйте без нас, вам привыкать нужно: и не таким красавцем командовать придется!

- Ну, что вы, Глеб Сергеевич... - смущенно выдавил Анненков.

- Будет вам, батенька! Ни пуха ни пера! А в случае чего кликните!

- Слушаюсь, господин капитан! - уже тверже ответил Никита.

Он понимал, что никаких команд скорее всего не понадобится: курс прежний, небо чистое, ветер ровный, под килем невообразимая глубина, со всех сторон безбрежный океан... Но молодой мичман и не преуменьшал ответственности, потому что на море может случиться всякое...

Отсюда, с мостика, все виделось иначе - полнее, острее, глубже. И горизонт отодвинулся, и даль стала еще неогляднее.

- Так держать! - крикнул он без особой надобности, просто не мог оставаться в бездеятельности.

Рулевой тотчас отозвался:

- Есть, так держать!

Начало быстро темнеть. Сумерки в тропиках коротки. Миг, и высыпали звезды, крупные, яркие, зыбко мерцающие на плотном, матово-черном небе. Вода вокруг клипера фосфорически засияла, словно сам Нептун подсвечивал ее из глубины.

- Чудно-то как, господи! - прошептал юноша, охваченный благоговейным восторгом.

Ему захотелось то ли петь, то ли молиться. Он даже попробовал прочитать молитву, но ее слова, бездумно произносимые с детства, показались ему неискренними и невыразительными. Никита ужаснулся этой мысли, но ничего не мог с собой поделать. "Боже святый, боже бессмертный, помилуй нас..." - повторял он, насилуя себя, но сдвинуться с мертвой точки так и не удалось.

Очарование тропической ночи было каким-то греховным, сродни соблазну. И уж, во всяком случае, колдовским - не от того ли не шла на ум молитва?

Окружающее утратило для Никиты черты реальности. Он как бы перенесся в мир волшебной сказки, где не следовало поражаться чудесам. Ночь, океан и звездное небо - это ли не сказка? И еще слезы на глазах, гулкие и частые удары сердца...

"Чудно-то как..."

Неожиданно Никиту охватило оцепенение: он не мог ни пошевелить рукой, ни вскрикнуть. Даже сердце, казалось ему, перестало биться, а дыхание остановилось. Сознание же не только не померкло, но, напротив, странным образом возвысилось над ним силой абстракции, несвойственной ему ранее. То, что увидел он, в иное время потрясло бы его, а возможно, лишило рассудка. Теперь же воспринималось как должное.