Тропа гнева

Настал черед Вавилона. Стены города поставил еще Навуходоносор; их не проломила бы тысяча таранов. Однако Вавилон пал: пока Валтасар, сын царя Набонида, беспечно пил во дворце вино, Гобрия подкупал жрецов храма Эсагилы. После полночи перед очами Валтасара вспыхнули огненные слова: «Мене, текал ве парсин» — «Исчислен, взвешен и отдан персам». Говорят, их написал сам бог. Но Гобрия рассказывает иное. В стене пиршественного зала было потайное окно. Жрецы вырезали буквы в шкуре быка, закрыли ею отверстие и позади внезапно зажгли свет. Валтасар растерялся; тем временем жрецы Эсагилы открыли воинам Кира городские ворота.

Так, действуя один мечом, другой коварством, Кир и Гобрия завоевали много стран и основали великое Персидское царство. Гобрия мнил себя полубогом; его честолюбие не знало границ. Но гордеца постигла беда. Сначала его обезобразила оспа. Затем последовал поход на массагетов. Персов разгромили, Гобрия бежал, бросив тело Кира в пустыне. Во время бегства и перебили мудрецу хребет. Гобрию поразили не в лоб, а в спину, и это опозорило мудреца на все годы. С тех пор Гобрия не знает покоя, не спит ночами, не ласкает женщин. Он думает о мести. Чтобы чувство ненависти к массагетам не погасло, он приказал рабу говорить по утрам вместо приветствия: «Господин, помни о массагетах». И горбун не забывает о массагетах…

Дарий отыскал глазами Датиса. Этот пойдет за царя в пламя. Его сделали другом, чтобы он не стал врагом. Датисы нужны царям. Происходя из небогатых родов, они ненавидят знатных старейшин. Их удобно держать как острастку для опасных трону вельмож.

Для таких, например, как Мегабаз и Отанес. Они стоят вдвоем, там, в углу. Один высок и жилист, словно верблюд. Другой приземист и плотен, точно бык. Мегабаз напоминает верблюда не только внешним обликом. У него скотские повадки. Как вьючное животное терпит и тащит любые грузы, так полководец Мегабаз сносит все тяготы службы. Но бывает, что верблюд, неожиданно озверев, кусает вожатого каравана за лицо. Так и Мегабаз иногда показывает свои страшные зубы. И хитер, и глуповат. На таких мало надежды. Они слушаются, пока ты могуч. Они покидают тебя, если ты пошатнулся.

Отанес хуже Мегабаза. Четыре года назад, когда Камбиз свирепствовал в Египте, жрец из мидян по имени Гаумата выдал себя за царевича Бардию, тайно убитого безумным братом, и поднял восстание против Ахеменидов. Он обещал народу освобождение от боннской повинности на три года и этим собрал вокруг себя много персов и мидян. Камбиз направился в Хагматану, чтобы усмирить мятежников, но умер по дороге. Дарий и его единомышленники из шести знатнейших персидских родов (среди них был и Отанес) зарезали Гаумату и подавили восстание. После переворота зашел разговор о том, какое управление приемлемо в Иране — народное, Совета Старейшин или царское. Все стояли за царское, Отанес — против.

— Персам не нужно единодержавного правителя, это тяжело и постыдно, — заявил Отанес на «совете семи». — Разве будет государство благоустроенным, если самодержцу дозволяется все? Даже достойнейшие люди, став царями, теряют черты благородства. Богатство и почет, окружающие самодержца, порождают в нем своеволие. Монарх нарушает обычаи народа, насилует женщин и казнит людей без суда. Решение же, принимаемое всем народом, никогда не бывает несправедливым и всегда служит на благо всех. Я — за народное правление!

С того дня между Дарием и Отанесом возникла вражда. Сын Гистаспа расправился бы с Отанесом, но старейшина богат, могуч, у него свое войско. Кроме того, на <совете семи» Дарий поклялся никогда не притеснять людей, помогших ему убить Гаумату и избравших его царем. Убийство Отанеса вызвало бы гнев других знатных старейшин. Они поняли бы, что человек, уничтоживший одного соратника, уничтожит еще одного, двух или всех. Из этих соображений Дарий даже оставил за Отанесом право входить к царю без доклада.

Сын Гистаспа перевел взгляд на эллинов. Их было трое — Скилак, моряк из Карианды, мастер Мандрокл с острова Самоса и стратег Коэс из Митилены. Набросив на плечи хламиды, греки равнодушно взирали на персов. Дарий усмехнулся. Наемники! Они служат тому, кто хорошо платит. Гоплит лезет на мечи, как одержимый, за один дарик в месяц, всадник делает это за два дарика, военачальник — за четыре. С последним истраченным сиклом у них иссякает пыл, они садятся в стороне и спокойно наблюдают за побоищем…

Губы царя снова тронула усмешка. Да, перед ним разные люди, могущественные люди, гордые люди, опасные люди! Но, как бы они себя ни возносили, сын Гистаспа крепко держит их в своем кулаке.

«Сотню овец собирает в одно стадо звон бубенца на шее козла-вожака, — подумал Дарий весело. — Эти люди — овцы. Козел — это я. Звон бубенца — это звон золота. И пока в моих руках звенит золото, они пойдут за мной на край земли. А золото в моих руках звенит всегда, сыну Гистаспа известно, как оно добывается!..»

Жрецы закончили обряд. Царь повернулся к горбуну и прищурил глаз. Гобрия тяжело поднялся с места.