Трон Люцифера

Ее пылкий и беззаветный любовник, каким Дюма рисует Ла Моля, был, по уверению Бальзака, коварным заговорщиком, у которого действительно нашли при аресте исколотую булавками восковую куклу с короной на голове (О. Бальзак, «Об Екатерине Медичи»). Вместе со своим другом Коконнассо (храбрый рубака-католик происходил из итальянцев) он, не брезгуя никакими средствами, пытался проложить путь к трону будущему Генриху Четвертому, в чем ему споспешествовали астролог Екатерины Козимо Руджери — брат Лорен-цо, которого кабалисты называли Великим, и сын Руджери Старшего, или Роже, — старейшины французских алхимиков. Будучи личным врачом Лоренцо Медичи, герцога Урбино, Роже по праву возглавил школу «тайных наук», из которой вышли Кардано, Нострадамус и Агриппа, упрочившие славу и влияние властолюбивого герметиста. Среди его учеников были и искуснейшие врачи, и не менее знаменитые отравители. Пропитанная мышьяком книга, которую подсунули Карлу Девятому, не выдумка Дюма. Известны ухищрения и почище: надушенные перчатки; отравленная свеча, погубившая еще Ногарэ; букет живых цветов, чей запах приносил мгновенную смерть; башмаки, надев которые упал бездыханным Хуан Австрийский. Верхом остроумия в те оригинальные времена считался нож, лезвие которого с одной стороны было намазано отравой. Хорошенькая фрейлина предлагала сгоравшему от любви кавалеру разделить с ней персик или, допустим, гранат и спокойно съедала свою половину, в то время как несчастный молодой человек корчился в судорогах у ее ног. Или вспомним помаду, предназначавшуюся для госпожи де Сов, дабы она своим поцелуем отравила Генриха Наваррского. Дюма вполне реалистично описал развлечения королевы-матери по части ядов. Ошибся он лишь с восковой куклой, которая якобы должна была подарить Ла Молю сердце Маргариты. «Тот, кто сделал изображение, совершенно похожее на мой вид, тот околдовал весь мой вид, он взял приготовленный для меня волшебный напиток и осквернил мое платье», — свидетельствует клинописный текст халдейского заклинания.

Увы, граф Ла Моль по праву взошел на эшафот. Куклу протЛ кали иглой, когда энвольтовадц на смерть, а не занимались лн бовным приворотом. И то, что не удалось посредством колдовства было достигнуто отравленной книгой о соколиной охоте., Охота на своих королей была излюбленным занятием француз-ских пэров. Направляемые герцогами де Гиз, лигистские фанатики действовали по испытанному шаблону. Генриха Третьего, вступившего на трон отравленного брата, тоже сперва пытались «извести», протыкая нареченную его именем куклу раскаленной иглой, затем прибегли к яду и, наконец, подослали убийцу. Первую операцию с восковой фигуркой проделал, насколько известно, еще Мариньи, властитель Монфокона, задумавший устранить в 1315 году Людовика Десятого. Утыканные гвоздями деревянные фигурки из Конго выражают, в сущности, ту же идею симпатической магии, жесткую связь человека с его подобием, одухотворенным колдовскими наговорами и украдкой добытыми волосами, клочком одежды, а всего лучше — капелькой крови. Зная, насколько короток век королей, Козимо Руджери предсказал Екатерине, что все три ее сына будут править, хотя наследует им все же Генрих Четвертый, Ш это сбылось. Следя за оборотами прялки и впав в сомнамбулическое состояние, он предостерег королеву от какого-то Сен-Жер-мена. Екатерина с тех пор всячески избегала одноименного замка, где была подземная тюрьма. Ирония судьбы: исповедником, которого пригласили к одру умирающей королевы, был аббат Сен-Жермен. О другом Сен-Жер-мене, жившем в XVIII веке Щ выдававшем себя не только за ученика братьев Руджери, но И за собеседника Иисуса Христа, я расскажу позднее. Здесь лишь напомню, что Бальзак уверял, будто оный Сен-Жермен, присвоивший себе несуществующее графство, дожил до 130 лет. «Всем, что в этом этюде рассказа-до о кабалистическом учении, — писал Бальзак («Об Екатерине Медичи»), — автор обязан этой таинственной личности». Надеюсь, теперь не нужно особенно ломать голову над загадочной силой пророчества дара Козимо Руджери?

Может быть, окружающая его суеверная молва в чем-то и оправдана — не знаю, но доверять свидетельству человека, который как-то обмолвился, что обедал с Понтием Пилатом, едва ли разумно.

— А значат ли что-нибудь пятьдесят поколений для того, кто изучает тайну человеческой жизни? — ронял забавник граф, когда его пытались уличить в явном анахронизме.