Тромб

- Я всегда все могу, - снова рассердилась жена. - У меня сегодня на руках - ты и Игорь. Тебя же надо еще собрать. И лекарства в дорогу я тебе не все достала. Нет нигде этого дурацкого изоланида. А завтра с утра у меня большой день - три, нет, четыре операции. И одна очень серьезная. Надо бы хоть что-нибудь полистать. А Верочке я вечером позвоню. На меня, уж можешь быть уверен, она никогда не обидится. Лишь бы я на нее не обижалась, - чему-то улыбнулась Инга.

3

Не очень часто мы встречаемся теперь с друзьями. Да и друзей становится все меньше. Уходят друзья. Когда нам за шестьдесят или под семьдесят, мы невольно иной раз начинаем пересчитывать друзей нашей юности. И чаще всего не досчитываемся. И порой ушедшие еще кажутся существующими. И хочется хотя бы позвонить им.

В последние годы Мещеряков не часто встречался с давним своим приятелем Дуксом, но часто перезванивался. И присутствие Дукса на земле, даже в одном городе с Мещеряковым, в этой громадной, многошумной Москве, было не только приятно Мещерякову, но в чем-то, может быть, даже укрепляло обоих.

Если б Мещерякова попросили определить, чем же был замечателен Дукс, он едва ли смог бы вот так просто, с ходу назвать два или три его выдающихся качества. Он, наверно, говорил бы больше всего о его доброте, остроумии, простоте в самом возвышенном смысле. И все равно не выразил бы главного, из-за чего ему был дорог Дукс. Да и зачем это надо выражать, если всегда легче заметить то, что разъединяет людей, чем то, что сближает и делает друзьями?

Дукс был талантлив. Даже "бешено талантлив" - как про него сказал однажды Гуров. Но Гуров же упрекнул Дукса в излишней замкнутости, в неумении или в нежелании высказываться публично по поводу своего ремесла, делиться, как принято теперь говорить, опытом, тайнами мастерства.

- А если их нет, этих тайн, что тогда? - смеялся Дукс. - Я давно заметил, что чем слабее архитектор или писатель, тем охотнее он даже в печати делится своим опытом, как бы утверждая вовне самого себя. А я люблю послушать...

И это, наверно, было самое замечательное качество Дукса, не так уж часто присущее людям. Он не только любил, но и умел послушать. Умел молча, улыбкой, движением глаз подбодрить собеседника, помочь ему выговориться до конца. И тем самым, может быть, вообще помочь ему жить, работать.

Мещеряков вспомнил вдруг внимательные, чуть выпуклые глаза Дукса.

И вот эти глаза закрылись навсегда. Дукса больше нет. И не будет. Но есть вдова Дукса Вера Тимофеевна. Верочка Беликова. Это, конечно, не одно и то же. Но это все-таки как бы часть Дукса. И хорошо бы хоть изредка навещать ее. Но Мещеряков не мог бы сделать это самостоятельно, чего доброго, Инга заподозрит его в желании возобновить прежнее увлечение. Но было ли оно? А если было, то давно угасло. И осталось только смутное воспоминание, вдруг всколыхнувшее сердце на похоронах Дукса.

Хорошо бы вместе с Ингой навестить Верочку или позвать ее к себе с этой симпатичной дочкой. А когда?

Инга почти постоянно перед сном говорит, не замечая, что говорит одно и то же:

- У меня завтра большой, очень трудный день. Даже не знаю, как справлюсь...

И у нее действительно трудные дни. Да и у Мещерякова не легкие.

В последнее время ему все труднее совершать эти дальние командировки на самолетах в Сибирь и на Дальний Восток.

- Уж скорее бы на пенсию, - иногда говорит он. Но это он шутит. До пенсии ему лет пять или даже шесть. Да он никогда и не выйдет на пенсию.

Люди его специальности и опыта работают обычно до звонка.

- До звонка с того света, - как шутит он сам.

- А сердце пошаливает у Шалуна, - говорит Инга, выслушивая мужа. - Уже не тот медведь. Можно бы, пожалуй, и не хорохориться...

- Ты мне это уже лет десять говоришь, - сердится Мещеряков. - У меня каучуковое сибирское сердце. Лет на восемьдесят хватит. А дальше уж и не интересно. Все-таки свиньи мы, что не съездили к Верочке, - говорит он будто бы без всякой связи.

- Она в Сочи. Звонила мне, что улетает послезавтра в Сочи, усмехнулась Инга. - Вдова, словом, не теряет время.

После этого разговора Мещеряков уже не вспоминал о Верочке. Но однажды, опять же глубокой осенью, проходя по Суворовскому бульвару, вдруг услышал:

- Дима, здравствуй.

Мало осталось на земле людей, которые могут так окликнуть Мещерякова, но он все-таки оглянулся и увидел Верочку. Она вышла, должно быть, из универсама с сумками.

- Ну что ты на меня так смотришь? Не узнал? Я старенькая?

- Не сказал бы, - пожал плечами Мещеряков.

Перед ним стояла, чуть покачиваясь на высоких каблуках, великолепная женщина в светлых, взбитых на лбу волосах, в цветастой шляпе, чуть сдвинутой на затылок.

- А у меня в сумке филе трески. Дукс всегда говорил, что Димка любит треску больше, чем женщин. Правда?

- Не знаю. Давно уже не пробовал треску. Она куда-то исчезла. Говорят, ее всю выловили...