Тролльхеттен

Пес спас себя сам, он преодолел столбняк и кинулся вправо к хозяину, который почти в истерике выкрикивал раз за разом его кличку.

Машина по касательной ударила собаку, отшвырнула ее в сторону и пронеслась мимо, обдавая животное едкими запахами бензина и горелой резины. Овчарка упала на бок, воздушные потоки бешено трепали ее шерсть. Хозяин уже бежал к своему питомцу, на его лице было растерянность и зарождающиеся ростки горя. Однако не успел он еще пересечь крайнюю правую из полос, как пес встал и довольно бодро поковылял ему на встречу. Для него все закончилось благополучно.

Но не для Мартикова. Для Мартикова все еще, похоже, только начиналось.

На перекрестке большой Зеленовской с Центральной улицей он чуть не врезался в черный блестящий «Сааб» и успел затормозить только в самый последний момент, и тормозные колодки его машины еще с полминуты светились нежно розовым светом. Проехав полкилометра по Центральной и свернув на Зеленовскую малую, Павел Константинович остановился и, бросив машину, пошел к реке. Сознание его мутилось и напоминало широкую воронку водоворота, в котором стремительно крутились бессвязные обрывки воспоминаний, мешаясь с фрагментами ничего не значащих мыслей.

Кошмар, начавшийся вчерашним вечером, и не думал исчезать. Наоборот, он крепчал, набирал силу, развивался, как развивается в жуткий шторм зародившийся легким бризом циклон. Мартиков миновал мост и вышел к реке — тихой и туманной в это утро, источающей слабые ароматы тины и аммиака.

И вот теперь бывший старший экономист Мартиков сидел на Степиной набережной и пытался привести свои мысли в порядок. А редкие жители, выглянувшие в этот ранний час из окна, замечали его смутную фигуру на том самом месте, где столько раз встречал закат легендарный пес, и всматривались повнимательнее — не вернулся ли он, всеобщий пушистый любимец? А потом растерянно моргали и отворачивались, когда фигур вдруг стало две. И обе человеческие.

А всхлипывающий и бормочущий что-то себе под нос Мартиков почувствовал, как на плечо ему легла чья то рука.

10

И была ночь полная мук. Полная страха и боли. Всесжигающей боли, которая, казалось, исходила откуда-то из позвоночника, и растекалась жидким пламенем по ногам и рукам, ломая и круша суставы, скручивая и обжигая связки, кромсая саму плоть.

Во всяком случае, так казалось двоим людям, скрючившимся на грязных, пропитанных мочой, матрасах по углам совершенно пустой комнаты. Света не было, и только луна иногда проглядывала через облака, являла на миг издевательское безносое лицо и вновь исчезала.

Хотя боль — начальная стадия наркотической ломки, это еще не самое страшное. Видения, что приходят после, куда страшнее.

К трем часам ночи боль слегка ослабела, и к Николаю Васютко по прозвищу Пиночет стали приходить грезы. Они не были добрыми, эти видения, и они так же разрушали мозг, как недостаток морфина разрушал и корежил тело. Теперь Пиночет больше не был диктатором, скорее безвольной агонизирующей жертвой.

Ему виделись кошки — разноцветные пушистые твари. Синие, зеленые, покрытые фиолетовой и оранжевой шерстью. Их глазницы были темны и стеклянисты. Они ходили по комнате, задерживались в темных углах и травмировали глаза Пиночету своей яркой шерстью. Это еще ничего, но была ведь еще и черная кошка! Крупная тварь с агатовым мехом и красными глазами. Этой неинтересно было гулять, она стремилась забраться Пиночету на грудь и спокойно там вздремнуть. И каким-то образом, тот знал, как только ей это удастся, его дыхание остановится, и он покинет этот окрашенный в два цвета мир. Учитывая его нынешнее состояние, это было не так уж плохо, но воля к жизни все еще оставалась в глубинах этого измученного тела, и Пиночет раз за разом отгонял от себя бесовскую тварь, марая руки о ее липкий, пахнущий мускусом мех.

Стрый ворочался где-то рядом, непонятно где, размеры комнаты исказились, больше того, они непрестанно менялись, то раздуваясь до размеров банкетного зала, то оставляя Пиночета запертым с его кошками в тесной пахнущей пылью каморке.

— Мама… — стонал Стрый, — маамаа… — полускулеж-полумяв, но тут и так хватает кошек.

— Заткнись Стрый! — прошипел Пиночет, — Заткнись, заткнись, заткнись!!! — слова выдавливались с трудом, а тут и кошка, выбрав момент проскользнула совсем близко и с булькающим мурлыканьем попыталась взобраться на грудь. Пиночет завопил, замолотил вяло руками и отогнал мерзкое создание.

Напарник так и не замолк, он находился в собственном мире, более простом и примитивном, нежели у Пиночета, но при этом ничуть не менее страшном. К нему пришла его мать. Мать, что так часто наказывала Стрыя в детстве и, в конце концов, выгнала его из дому за то, что он явился туда под балдой и, весело хихикая, разбил все стекла у единственного в семье Малаховых книжного шкафа. Не стоило этого делать, ох не стоило, и возмездие не заставило себя ждать. Пусть он даже сбежал сюда, к Пиночету, его все равно настигло чувство вины. А вот теперь и маманя явилась — как всегда невысокая, сгорбленная, с отсвечивающей сталью розгой в руке.