Трогать запрещено (СИ)

Мне нужно как-то брать себя в руки и жить дальше. В конце концов на Богдане свет клином не сошелся. Я не видела его десять лет. Я почти забыла его один раз и уверена – смогу снова. Однажды. Однозначно смогу. Вот только дыра в груди затянется, и у меня все непременно получится!

Хотя кого я обманываю? От одной мысли, что вот-вот он женится и улетит с Илоной обратно в Германию, сердце сжимается до размера песчинки. А потом у них появятся дети. Один или два? Мальчик или девочка? Ведь не могут не появиться? Илона обязательно родит Титову малыша. Крохотного, красивого карапуза с идеальными генами папы.

Да, у Богдана все будет хорошо. А я? Видимо, буду ждать того самого «достойного меня», в которого, Нострадамус Титов сказал, что я обязательно влюблюсь.

Дурость! Это так не работает! Любовь не лампочка, которую можно зажечь, хлопнув в ладоши! Нет! Не работает…

Богдан

– Костя позвонил, вечеринка послезавтра. Начало в восемь вечера. Адрес скинут смс-кой. Ау, Богдаш, я здесь!

– Что? – оторвав взгляд от тарелки, где уже полчаса уныло ковыряю остывшую ресторанную форель, поднимаю его на Илону.

– Начало, говорю, в восемь.

– Блть, – выругиваюсь, – Ил, давай как-нибудь без меня?

Девушка зависает с вилкой у рта. Хлопает ресницами, скалясь:

– Что без тебя? Позвонить твоим друзьям и сказать, что твой мальчишник пройдет без тебя? Или, может, мне за тебя съездить? Титов, ты издеваешься надо мной? Второй день уже ходишь, как зомби. Что происходит?

– Мальчишник? – переспрашиваю.

– С добрым утром, блин, Богдан! Да, мальчишник! Твои друзья устраивают тебе мальчишник, о чем я тебе сказала еще вчера! Я не пойму, у тебя на меня между ушами и мозгом фильтр что ли установлен, Титов? У меня ощущение, что я своими словами тупо сотрясаю воздух зазря!

– Твою же мать, Ил, прости…

Девушка психует. Демонстративно скрипя ножками стула по паркету, поднимается из-за стола и уходит. Заебись.

Я сдаюсь и отшвыриваю вилку. Металл со звоном скачет по столу и падает на пол. Даже не думаю поднимать. По хер! Залпом осушаю остатки вина в бокале. Оно глотку обжигает. Ладонями лицо растираю.

Да что за хуйня творится?! Не живу. Два, сука, дня я не живу. Существую! Ем, пью, что-то даже говорю и умудряюсь работать, но по факту же – меня как будто стерли!

Юля.

В башке одна Юля, Юля, Юля, Юля…

На два десятка лет отбросило, в пубертатный, мать его, период. Только о девчонке и могу думать. Руки, губы, глаза, родинка еще эта ее дурацкая! Над левым уголком губ.

Я больше так не могу. Меня рвет на части от «хочу» и «нельзя». Зачем же ты так, девочка, бессердечно душу выпотрошила своим «влюбилась», блть!

Я от Илоны уже шарахаюсь! Вчера спать ушел в гостиную. Сегодня вот, оказывается, какой-то мальчишник планируют. Куда пальцем ткнут – туда иду. Совершенно не соображаю.

Мудак.

– Знаешь, Титов, – слышу за спиной шипение, – это твоя была идея расписаться. Я не просила свадьбу. Я не настаивала на браке. Это была твоя идея!

– Что ты хочешь мне этим сказать? – спрашиваю спокойно, не оборачиваясь.

Самому тошно, еще и скандала с Илоной я не вывезу.

– Что я тебе в жены не набивалась, ты сам меня выбрал. Так будь добр, проявлять ко мне хотя бы каплю уважения, а не вот это вот все!

– Все сказала? – подхватываю со стола бокал и откупоренную бутылку вина, поднимаясь. – Хорошего вечера, – прохожу мимо охреневшей от такого безразличия Илоны.

– Куда?

– Работать.

– С вином? У тебя точно непорядок с головой. Что мне сказать твоему Косте? Он ждет ответ по поводу мальчишника!

– Скажи, что буду, – бросаю, закрываясь в кабинете.

Не знаю, в каком состоянии, но буду. На похоронах собственной свободы.

Глава 18

Юля

– В общем, вот такие дела, – подвожу я итог, заканчивая рассказывать Веронике историю своего унижения в кабинете Титова. Двое суток прошло, а ощущение, что судьба щелкнула меня по носу буквально вот-вот.

Упираясь щекой в кулак, я вяло болтаю трубочкой в чашке с какао, гоняя размякшее маршмеллоу. Мы сидим в одной из наших любимых кафешек в центре. Настроение – труба. Даже тренировка сегодня не помогла. Тело в состоянии, как эти самые зефирки в остывшем напитке. Сопля.

– Вот это дела, – морщит нос Ника. – И? Ты поэтому что ли киснешь? Юль, ты совсем дурочка, что ли?

От неожиданности я аж подскакиваю, вскидывая обиженный взгляд на подругу:

– Я тебе только что рассказала, что впервые в жизни призналась в любви, да еще кому? Взрослому мужчине, который сказал, что я наивный и впечатлительный ребенок! Да, Ника! Да, я поэтому “кисну”! – зло сжимаю кулаки.

– Ну давай, разревись мне еще. Данилова, я тебя не узнаю! Было бы о ком страдать, ну серьезно!

– Ты не понимаешь.

– Нет. Не понимаю. Ты сама сказала – он взрослый мужик. Сколько ему, напомни? Сорок?

– Тридцать девять…

– Знаешь сколько у них в «тридцать девять» в башке тараканов? – крутит пальцем у виска Ника. – Никаким дихлофосом не вытравить! И ладно бы только это! Ты бы ротик закрыла и молча сносила его несносный характер, а как иначе, любофь же! Но, а секс?! – выпаливает громко на весь зал Вероника.