— И что же, в Пойнтоне никто даже голоса не подал? Не забил тревогу?
— Да кому там было бить тревогу? Оуэн почти демонстративно предоставил меня самой себе. Я выбрала время, когда, по моим расчетам, нечаянных гостей можно было не опасаться.
У Фледы на языке крутился вопрос, задать который она не решалась: вряд ли стоило спрашивать миссис Герет, не боялась ли она подвоха со стороны слуг? К тому же Фледе были известны некоторые секреты ее взбалмошного домоуправления, где все держалось на перепадах от встрясок до смирения, от провокаций до причуд — и в этой тактике миссис Герет достигла такого искусства, что горничные наперебой просились ехать с ней в Рикс. Миссис Герет, проницательно угадав все, о чем подумалось ее гостье, сама, упреждая вопрос, с подкупающей откровенностью на него ответила:
— Вы хотите сказать, что я была под надзором — что у него имелись соглядатаи, обязанные немедленно доносить ему, едва заметят, что я что-то «затеваю»? Совершенно верно. Я знаю, кого вы подозреваете, всех троих: я и сама их подозревала. Ну да ничего, с ними я разобралась по-своему — стали как шелковые.
Фледа никого персонально не подозревала; она никогда не верила басням о соглядатаях, но тон миссис Герет ее заинтриговал.
— Что же вы с ними сделали?
— Взяла их в оборот — доверила ответственное дело. Заставила работать на себя.
— Мебель грузить?
— Помогать, и помогать так, чтобы мне угодить. Единственный верный способ, и этого они ожидали меньше всего. Я сама отправилась к ним, посмотрела каждому в глаза и предоставила решать: кому они хотят угодить — мне или моему сыну. И каждый расстарался для меня. Глупцы!
Миссис Герет чем дальше, тем больше обретала черты женщины безнравственной, однако Фледа не могла не признаться себе в том, что, окажись она на месте этих «глупцов», она сама повела бы себя так же глупо и расстаралась бы для миссис Герет.
— И когда же все это свершилось?
— Всего только на прошлой неделе — а кажется, прошло сто лет! Здесь, как и там, мы работали не покладая рук, но я еще не закончила — да вы сами увидите, если пройдете по дому. Впрочем, худшее позади.
— Вы правда так думаете? — удивилась Фледа. — То есть я хочу сказать, неужели он, оказавшись перед лицом свершившегося, так сказать, факта, смирился?
— Кто — Оуэн? С тем, что я сделала? Понятия не имею, — сказала миссис Герет.
— А Мона?
— Хотите сказать, она-то и станет душой нашей ссоры?
— Ну, «душой» чего бы то ни было Мона едва ли способна стать, — ответила Фледа. — Однако… Неужели они не издали ни звука? До вас не дошло даже отголоска?
— Ни шепотка, ни шажка — за все восемь дней. Может, просто не знают. Может, готовятся к атаке.
— Не разумно ли предположить, что они нагрянули в Пойнтон, едва вы оттуда съехали?
— Они могут не знать, что я съехала.
Фледа в который раз изумилась; ей казалось почти невероятным, чтобы никакого знака не было послано из Пойнтона в Лондон. И если продолжительный период затишья был затишьем перед бурей, собиравшейся хотя бы в груди Моны, гроза разразится совсем нешуточная. Такое грандиозное безмолвие со стороны заинтересованных лиц казалось в высшей мере странным; но когда она попыталась добиться от миссис Герет хоть какого-то объяснения, та с присущей ей бесстрашной ироничностью отвечала только одно:
— Они от моей смелости так обомлели, что лишились дара речи!
Иллюзий, впрочем, она не питала и была, как прежде, готова к бою. Да разве ограбление Пойнтона не стало первым сражением предстоящей военной кампании?