Трое за границей

Как вроде бы оказалось, недавно он изобрел средство для отращивания волос, за производство и рекламу которого убедил взяться местного аптекаря. Половину оплаченного времени он расписывал нам не красоты Праги, а те блага, которые, по всей вероятности, обретет человечество, используя его зелье. Наши стандартные кивки, которыми мы (полагая, что блеск красноречия относится к архитектуре и городскому ландшафту) приветствовали его энтузиазм, он отнес на счет горячего интереса к своему несчастному препарату.

В результате отвлечь гида от этой темы стало положительно невозможно. Разрушенные дворцы и обвалившиеся церкви он игнорировал, невежливо отзываясь о них как о вздорной чепухе, возбуждающей нездоровый вкус к декадентству. Свой долг он видел не в том, чтобы побудить нас задуматься о разрушительном влиянии времени, но больше в том, чтобы привлечь наше внимание к средствам разрушенное восстановить. Какое нам дело до героев с отвалившимися головами? Или до лысых святых? Наш интерес должен быть безусловно направлен к живому миру, к девам со струящимся потоком волос, или к собственно струящемуся потоку волос, который у дев может быть по трезвом использовании «Кофкео» (или хотя бы к юношам с ярко выраженными усами, в соответствии с изображением на этикетке).

Желая того или не желая, но в своем представлении наш гид разделил мир на две части. Прошлое («До употребления») — болезненный, неблагообразный, безотрадный тоскливый мир. Будущее («После употребления») — мир упитанный, развеселый, типа да-благословит-всех-Господь. Такое положение лишало нашего гида профессиональной пригодности как экскурсовода по монументам средневековой истории.

Он прислал нам в отель по бутылке своего состава. (Как оказалось, в начале нашего совместного общения мы, непредумышленно, его потребовали.) Лично я не могу ни хвалить, ни бранить его средство. Длинная череда разочарований сломила мой дух; вдобавок к этому постоянный аромат керосина, пусть даже легкий, способен вызывать шуточки, особенно если вы человек женатый. Теперь я ничего даже не пробую.

Свою бутылку я отдал Джорджу. Он выпросил ее для одного своего знакомого в Лидсе. (Позже я узнал, что Гаррис отдал ему и свою бутылку, для того же знакомого в Лидсе.)

После пребывания в Праге наша поездка стала прочно ассоциироваться с запахом лука. Джордж сам обратил на это внимание, и отнес на счет господства чеснока в европейской кухне.

В Праге же мы с Гаррисом оказали Джорджу дружескую услугу. Мы заметили, что в последнее время Джордж слишком пристрастился к «Пилзнеру». Это немецкое пиво — напиток коварный, особенно в жаркую погоду. Насыщаться им бесконтрольно не следует. Оно не ударяет в голову, но спустя какое-то время губит вам талию. Всякий раз, когда я въезжаю в Германию, я говорю себе:

— Нет, пива в Германии я пить не буду. Белое вино местных сортов и немного содовой. Иногда, может быть, стаканчик эмсской или щелочной. Но пива ни капли. Ну… Или почти ни капли.

Это здоровое, благое решение, которое я рекомендую всем путешественникам. (Осталось только соблюдать его самому.) Джордж, несмотря на мои убеждения, отказался от каких-либо подобных суровых постов. Он сказал, что при умеренном употреблении немецкое пиво для здоровья полезно.

— Стаканчик утром, — сказал он, — стаканчик вечером, или даже парочку. Не повредит никому.

Возможно, он был и прав. Но нас с Гаррисом обеспокоила не парочка, а полдюжины.

— Мы должны что-то сделать, — заметил Гаррис. — Это уже не шутки.

— Это у него наследственное, как он мне объяснил, — ответил я. — У них в роду, я понял, все всегда страдали от жажды.

— Тогда пусть пьет «Аполлинарис». Капнуть туда лимонного сока, и никаких проблем. Я вот думаю про его фигуру. Он потеряет все свое природное изящество.

Мы подробно обсудили вопрос и, не без помощи Провидения, разработали план.

Недавно в Праге для украшения города была отлита новая статуя. Кого она изображала, не помню; помню только, в сущности это был обычный уличный памятник, представляющий собой обычного джентльмена, с обычном прострелом в пояснице, верхом на обычном коне — который всегда стоит на задних ногах, сохраняя передние для попрания времени.

В деталях, однако, памятник обладал индивидуальностью. Вместо обычного меча или жезла человек держал в вытянутой руке шляпу с плюмажем. У коня же, вместо обычного хвоста водопадом, наблюдался некий худосочный придаток, несколько не вязавшийся с общей претенциозностью стиля. (Как представляется, реальная кляча с подобным хвостом так гарцевать бы не стала.)